Мнения

Мировая проблема демократии заключается в том, что в мире слишком много демократов. И едва ли не каждый демократ имеет свое понимание демократии. Понятное дело, что если различаются подходы к пониманию демократии, то с подходами к пониманию кризиса демократии дела обстоят никак не лучше. Кто что считает главным в демократии, тот то и указывает в качестве критического момента: кризис институтов, кризис процедур, кризис сознания, кризис образа жизни и т.д. Учитывая возможности комбинирования, перспективы для бумагомарания по этому поводу открываются самые радужные. А единственный вывод, который можно сделать из сотен и тысяч исписанных страниц, звучит примерно так: чтобы там ни понималось под демократией и под ее кризисом, кризис демократии все-таки есть.

При этом, разумеется, наличие этого кризиса и жаркие дебаты о нем, никак не мешают нашим западным друзьям продолжать советовать, очень настоятельно рекомендовать и даже с угрозами требовать от нас демократию строить. Абсурдность этих советов и требований на фоне глубокого кризиса демократии в странах запада никого не смущает. И это не случайно: может ли запад, отказавшийся от демократии сам, искренне требовать демократии от других? Откровенно вряд ли. На повестке дня вовсе не демократия. На повестке дня – гораздо более важные, как кажется многим, вещи.

Есть две большие неувязки в кампании продвижения «демократии во всем мире». Первая – проста и хорошо всем известна: это так называемая «политика двойных стандартов» - произвольное навешивание ярлыков «демократия» и «недемократия» на государства и режимы. О ней более чем достаточной говорится и в России, и за рубежом. Поэтому нас будет больше интересовать другая проблема: отход от демократии (кризис демократии) в самих странах запада и то, как он соотносится с «демократическим крестовым походом».

Многочисленные и систематические отступления от императивов демократии фиксировались уже на протяжении девяностых годов ХХ столетия. Так, например, в фундаментальной книге «Двадцатый век: история народа»[1] Говард Зинн подробно останавливается на проблемах демократии в США. В главе «Президентство Клинтона и кризис демократии» он подробно анализирует кризисные явления, проявившиеся во время правления Билла Клинтона: от низкой явки избирателей («Надпись на одной из наклеек во время предвыборной кампании 1996 года гласила: «Если бы Бог хотел, чтобы мы голосовали, он дал бы нам кандидатов») до свертывания социальных программ (медицинское страхование, общественное питание для бедных) и разрушения промышленности (вывоз основных американских производств за рубеж после создания НАФТА). Приведем наиболее интересные и яркие свидетельства Зинна.

«Клинтон стал кандидатом от Демократической партии в 1992 году, используя лозунг, ориентированный не на социальные изменения, а исключительно на победу на выборах: «Сделать партию ближе к центру». Это означало – просто угождать черным, женщинам и рабочим, чтобы сохранить их поддержку, пытаясь одновременно завладеть поддержкой белых консерваторов с помощью обещаний усилить борьбу с преступностью и не сокращать вооруженные силы в связи с окончанием холодной войны».

«Трехлетнее исследование, опубликованное в начале 1996 года, показывает, что люди, назначаемые Клинтоном, принимали «либеральные» решения менее чем в половине всех случаев. Нью-Йорк Таймс[2] отметила, что если Рейган и Буш стремились защищать тех судей, которые отражали их философские взгляды, «мистер Клинтон наоборот – был всегда готов быстро отказаться от своих кандидатов в судьи, если по их поводу возникал хотя бы намек на противоречие».
«В начале своего президентства Клинтон подписал законопроект о сокращении финансирования центров, которые предоставляли адвокатскую помощь малоимущим задержанным. В результате, как писал Боб Герберт в Нью-Йорк Таймс, в Джорджии люди, которым грозила смертная казнь, вынуждены были являться на процедуру Хабеас корпус (оглашение приказа о передаче арестованного в суд) без адвокатов» [3].

«Так называемый «Билль о преступности», за который в Конгрессе единодушно голосовали и демократы, и республиканцы, и который Клинтон подписал с энтузиазмом, был направлен на решение проблемы преступности через ужесточение наказания, а не предотвращение преступлений. Как писал в Нью-Йорк Таймс по поводу этого законопроекта Тодд Клиэр[4], ужесточение наказания с 1973 года увеличило количество заключенных на один миллион человек, сделав США мировым лидером по этому показателю, а уровень преступности при этом продолжил расти. … Проблема в том, что полиция и тюрьмы не оказывают практически никакого влияния на причины преступного поведения. Около 70 процентов всех заключенных Нью-Йорка являются обитателями всего восьми кварталов. Эти кварталы охвачены нищетой и отчаянием, что и вызывает рост преступности».

«В начале 1996 года Конгресс и Президент приняли «Акт о борьбе с терроризмом и эффективном применении смертной казни», который разрешал депортацию любого иммигранта, который когда-либо совершил преступление, независимо от его срока давности и степени тяжести. Действие закона распространялось, в том числе и на тех, кто получил право на постоянное место жительства, женился или вышел замуж за гражданина США и имел детей. Как сообщала Нью-Йорк Таймс в июле 1996 г., «сотни легально проживающих на территории США в течение продолжительного времени лиц были арестован с момента принятия закона».

«США продолжали поставлять оружие самым порочным режимам в мире. Индонезия уничтожила порядка 200.000 из 700.000 жителей Восточного Тимора во время его оккупации. Однако администрация Клинтона одобрила продажу истребителей Ф-16 и другого наступательного вооружения Индонезии»

«В 1996 году Нобелевская премия мира была присуждена Хосе Рамосу-Орта – борцу за освобождение Восточного Тимора. Незадолго до получения премии он выступал в Бруклинской церкви:

«Летом 1977 года я был здесь, в Нью-Йорке, когда получил сообщение о том, что одна из моих сестер, Мария, в возрасте 21 года, погибла во время авиационной бомбардировки. Самолет – под названием «Бронко» – был поставлен в Индонезию из США. Через несколько месяцев я узнал о том, что мой брат, Гай, в возрасте 17 лет, так же, как и другие жители его деревни, был убит во время обстрела с вертолета «Белл», поставленного в Индонезию из США. В том же году, другой мой брат, Нанн, был схвачен и расстрелян из американской винтовки М-16…»
«В 1996 году, в телевизионной программе 60 Минут, представителя США в ООН Мадлен Олбрайт спросили: «полмиллиона детей погибли в результате санкций, введенных против Ирака… Это больше детей, чем погибло в Хиросиме… Наши цели стоят этой цены?». Олбрайт ответила: «Я думаю, это очень трудный выбор, но цели… я думаю, наши цели стоят того».

«В соответствии с данными, опубликованными деловым журналом «Форбс», 400 богатейших семей Америки владели 92 миллиардами долларов в 1982 году. Тринадцать лет спустя эта цифра составила уже 480 миллиардов. Котировки Доу Джонс выросли в период с 1980 по 1995 годы в среднем на 400%, в то время как реальная[5] зарплата рабочих за это же время снизилась на 15% ». Однако, безусловно, наибольший размах эти нарушения приобрели после 11 сентября 2001 года, когда под благовидным предлогом борьбы с терроризмом американское правительство развернуло настоящее наступление на демократические процедуры и гражданские свободы.

Как пишет сотрудник Института «Открытое общество» Гара ЛаМарш, «реакция Соединенных Штатов на атаки 11 сентября 2001 года показала, что гражданские свободы вовсе не были в безопасности. В течение нескольких недель репрессивный «Патриотический Акт» был продавлен через Конгресс без каких-либо серьезных возражений; сотни арабов, мусульман и представителей Южной Азии были заключены под арест без права общения с внешним миром; военные трибуналы, в которых не обеспечивались элементарная процессуальная защита подсудимых, изготовились для рассмотрения дел «вражеских комбатантов. С тех пор мы узнали о систематических пытках и издевательствах над задержанными, санкционированных на высших уровнях руководства страны. … ни одна другая страна, сталкивающаяся с проблемой терроризма – ни Израиль, ни Великобритания в случае с ИРА, ни Индия в случае с Кашмиром – не допускала задержания подозреваемых на неопределенный срок без обеспечения их доступа к помощи адвокатов, как это делали США»[6].

Однако под предлогом борьбы с терроризмом и укрепления обороноспособности США – страны, на долю которой приходится половина всех мировых военных расходов – администрация Буша предприняла гораздо более обширное наступление на гражданские свободы. «Сегодня мы находимся ближе к идеологическому, однопартийному правлению в США, чем когда-либо. И его близкое взаимодействие с самыми реакционными, нетерпимыми средствами массовой информации и религиозными силами создает нечто весьма напоминающее теократию». Важным шагом на пути к однопартийному правлению было изменение границ избирательных округов[7], предпринятых Томом Делэйем, республиканским лидером в Палате Представителей. Этот проект был так важен для него, что он мобилизовал департамент по внутренней безопасности для того, чтобы заставить остаться на своих местах членов Демократической партии в столице Техаса, которые путем переезда хотели свести на нет эффект его реформы. В результате «так мало мест в Палате Представителей являются действительно оспариваемыми, что республиканское господство в ней можно считать гарантированным на поколение вперед».

«В американской политической жизни никогда еще не предпринималось такой систематической попытки сковать все важные и потенциальные источники оппозиционности путем установления контроля над партией и идеологией».

«В октябре 2004 года, республиканские члены законодательного собрания штата Вирджиния, услышав о запланированном визите Майкла Мура[8] в кампус центрального университета, послали туда запрос, где подвергли сомнению, что гонорар Мура является надлежащим использованием финансовых средств штата. Университет отозвал свое предложение. … Случаи такого типа хорошо известны. Сейчас, однако, предпринимается более согласованное наступление, потому что многие правые рассматривают университеты как один из последних важных источников оппозиционных настроений и критики».

«Связанная с этим проблема – растущее беспокойство научного сообщества по поводу политизации науки федеральными политиками. … Генри Уоксман был первый, кто заметил тенденцию: когда политические цели администрации Буша наталкиваются на противоречащие им результаты научных исследований, она искажает и подвергает цензуре эти результаты при помощи государственных ученых, или манипулирует информацией, лежащей в основе этих исследований, чтобы согласовать их результаты со своими политическими решениями».

Так например, «Филипп Куни, глава Совета по качеству окружающей среды в администрации Буша, был вынужден подать в отставку после того как в прессу просочились данные о том, что он редактировал отчеты о глобальном потеплении, чтобы «замять» их. После этого его наняла корпорация Exxon».

На фоне всех этих нарушений, не говоря уже о более известных историях с тюрьмами Абу-Грейб и Гуантаномо, секретными тюрьмами ЦРУ в странах Европы и Азии и других подобных событий, заявления Дж.Буша младшего о приверженности демократическим ценностям и о желании распространять демократию по всему миру выглядят уже даже не смешными. «… проблема с борьбой Буша за демократию за рубежом состоит в том, что в США демократия разрушается, и администрация Буша активно этому содействует. «Патриотический акт» и принятое вслед за ним законодательство существенно ослабило защиту индивидуальных прав и свобод; комплектование судов лояльными судьями правых взглядов создали угрозу независимости судебной власти; нарушения избирательных процедур, злоупотребление силой денег и спекуляция на страхах несут угрозу формирования однопартийного государства, разрушения системы сдержек и противовесов, и возникновения ничем не ограниченной исполнительной власти. Возможно ли такое, чтобы человек, сознательно разрушающий демократию дома, вкладывал огромные ресурсы в строительстве ее за рубежом?»[9].

Но несмотря на все это, «крестовый поход» во имя демократии продолжается. Так, 21 июня на саммите ЕС-США была принята пафосная декларация о продвижении «мира, прав человека и демократии по всему миру», где в очередной раз перечислялись «проблемные регионы» и утверждалась несгибаемая воля ЕС-США к обеспечению светлого демократического будущего этих территорий. При этом, конечно, не может не удивлять сам список упомянутых стран. Там есть Сирия, Ливан, Египет, Беларусь, Куба, Россия, Ирак и Афганистан, Сомали и Конго, даже Зимбабве, но ни разу не упомянуты такие действительно жестокие режимы, как Саудовская Аравия, Кувейт, ОАЭ, Катар, Гаити (после ухода президента Аристида) и др. При этом, как всегда, особую обеспокоенность вызывает у западных друзей Россия: «Мы озабочены сложившейся в России и в регионе политической ситуацией и намерены работать с Россией для обеспечения энергетической безопасности, верховенства закона, независимой судебной власти и полного уважения к правам человека, включая защиту свободных и независимых СМИ и гражданского общества, и для скорейшего разрешения затянувшихся региональных конфликтов»[10]. Намек весьма прозрачный: продавайте нефть дешевле; не дайте Путину пойти на третий срок; не трогайте олигархов; дайте полную свободу действий нашим фондам в России; откажитесь от своих союзников в «непризнанных республиках». Оригинальная программа. Если бы сам адресант поступал так же, то можно было бы подумать над ее исполнением.

Однако не только представители администрации Буша младшего и Республиканской партии отказываются придерживаться в своей политике демократических стандартов. Недалеко от них ушли и сами демократы. Так, известный американский мыслитель Линдон Ларуш (сам, кстати, демократ) следующим образом описывает ситуацию: «Специфическая проблема, которая является на сегодня важнейшей в США, - это то, какой политической ориентации придерживается Демократическая партия США. Посмотрите на количество демократов, которые ориентированы на Совет по демократическому лидерству – это просто катастрофа, это нельзя назвать нормальным отношением к делу. Потому что ориентация на Совет – это ориентация на людей, входящих в 3% населения с высоким уровнем доходов. И это, соответственно, полное пренебрежение теми 80% населения, которые имеют доход ниже среднего.

Будущее Соединенных Штатов зависит от того, чтобы заставить политиков прекратить эту мерзость и обратить внимание на условия жизни, в которых живет большинство людей, составляющие эти самые 80% населения с доходом ниже среднего. Мы должны что-то сделать для людей. Политические лидеры обязаны делать что-то для людей. 3% американцев с высоким уровнем доходов сами разберутся, им помощь не нужна. И верхние по уровню доходов 20% американцев тоже как-нибудь справятся. А вот 80% американцев с доходом ниже среднего очень нужна помощь. А эти 80%, кстати – это также и 80% избирателей, это 80% избирательных округов.

Проблема состоит в том, что политики от Демократической партии, имеющие влияние и претендующие на то, чтобы быть лидерами, вместо того, чтобы пойти и обратиться к людям с призывом воспрять духом, объединиться для реализации великих проектов, которые повысят качество жизни, эти политики обращаются к 3% и целуют задницу 3% - и это они называют демократией. Не знаю, сколько людей могут целовать эту задницу одновременно, но у большинства демократов это пока получается.

Вот проблема, которую мы должны признать. Мы извращены. Поколение бэби-бумеров извращено. Особенно – самые богатые 20% американцев. Они целуют задницу богатейшим 3% американцев и считают это политикой. Потому что они рассчитывают получить большие взносы от этих 3% в свои избирательные фонды. Им плевать на 80% американцев низкого достатка. Они говорят, что им не все равно, но им все равно.

Но если пойти к этим 80% американцев, убедить их в том, что тебе действительно есть дело до них, показать, что у тебя есть идеи, которые принесут им пользу, тогда можно получить поддержку подавляющего большинства избирателей. А если у нас будет поддержка подавляющего большинства избирателей, мы сможем изменить правительство Соединенных Штатов»[11].

Эти замечания американского мыслителя обращают наше внимание на более глубокие проблемы демократии в США и странах запада, в частности, на то, что сами экономико-социальные основания демократической политической системы сегодня активно разрушаются или уже разрушены. Прежде всего, речь идет о нарушении принципа равенства как необходимой предпосылки построения демократического общества.

«В своей книге, выпущенной в 1995 году, экономист Эдвард Вулфф одним из первых привлек внимание американской общественности к начавшемуся в середине 80-х годов стремительному увеличению разрыва в доходах и богатстве. В статье за октябрь 2002 года Пол Кругман, частично опиравшийся на работы Томаса Пикетти и Эммануэла Саэза, выразил даже опасение, что общество скатится до уровня викторианских неравенств Gilded Age ("позолоченный век" начала ХХ века) (по названию романа 1873 года Марка Твена. – Прим. ред.). Несколько месяцев назад Роберт Гордон в своих исследованиях подтвердил, что в последние годы эта тенденция только усилилась, хотя производительность американской экономики в это время достигла небывалых высот. В общей сложности, отмечает этот экономист, годовой рост доходов 90% американцев с 1973 года составлял лишь 0,3%, в то время как у 1% богатых жителей страны он составлял 3,4%, а у 0,1% самых богатых – 5,6%. Одним из следствий этого социального регресса является то, что за период с 1973 по 2000 год коэффициент разрыва в доходах между директором фирмы и среднестатистическим американским трудящимся увеличился с 27 до 300.

Ключевая проблема состоит не только в том, что неравенство в доходах увеличивается, а в том, что социальная мобильность, делающая его терпимым, с некоторых пор уменьшается, о чем свидетельствуют многочисленные научные исследования. Все меньшая доступность высшего образования, которое приватизируется на всех уровнях отбора (вступительные взносы повышаются, государственное финансирование сокращается), является главной причиной блокирования социального роста и "взрывной" динамики неравенства. Поскольку университет функционирует более или менее успешно в качестве машины по перераспределению социальных карт, классы консервируются, а страх "выпасть" из своего класса (эту проблему глубоко проанализировала Барбара Эренрейх) нарастает.

При всей своей очевидности, разрыв в доходах и уровне образования являются лишь видимой частью айсберга неравенств, который американцы начинают открывать для себя. В прошлом году два журналиста из The New York Times в серии статей показали, что социальное неравенство сказывается на здоровье и, в конечном счете, на качестве жизни людей. Ведь невозможность вовремя и правильно лечиться нередко приводит к непоправимым последствиям в стране, где средняя продолжительность жизни ужасающе низка на фоне значительных расходов на здравоохранение (в США они являются одними из самых высоких в мире). Однако не только неэффективность системы является причиной социальной эксклюзии (положению, при котором социальные обстоятельства не позволяют человеку пользоваться своими законными правами. – Прим. ред.). Неравенство доступа к медицинским услугам усугубляется культурными кодами и структурами, которые мало внимания уделяют тем, кто не преуспел в обществе. Тем не менее, социолог Лесли Макколл показала, что в массе своей американцы не только отрицательно относятся к социальному неравенству, но и проявляют к нему все большую чувствительность»[12].

««В прошлом году на долю 20% самых зажиточных американских семей пришлось 50,4% от совокупного объема личных доходов в стране - это самый высокий показатель с тех пор, как Бюро переписи населения начало отслеживать эти данные в 1967 г.», - такое сообщение появилось в Wall Street Journal за день до того, как министерство торговли объявило, что во втором квартале прибыли корпораций возросли на 20,5% по сравнению с тем же периодом прошлого года, и достигли самого высокого уровня за последние 40 лет - 12,2% от объема ВВП. Добавьте к этому сообщения о массовых увольнениях в компаниях Ford, General Motors и Intel, а также решение боссов «большого бизнеса» сократить пенсии всем служащим за исключением глав корпораций и членов правлений, и у вас поневоле возникнет мысль - а не превращается ли знаменитая «американская мечта» в американский кошмар?

Происходящее в стране вызывает немалую тревогу у тех, кто старается следить за ситуацией, включая и автора этих строк. После рецессии в 2001 г. объем ВВП увеличился почти на 12%, а «медианный» доход американской семьи (условный показатель, отделяющий 50% семей с более высокими доходами от другой половины - с более низкими) за это же время снизился на 0,5%. В прошлом году реальные заработки работников, занятых полный день, сократились на 1,8% у мужчин и на 1,3% у женщин. …

Озабоченность нынешней тенденцией в распределении доходов высказывают уже не только левоцентристские аналитические центры и политики-оппозиционеры. Недавно сам председатель правления Федеральной резервной системы (Federal Reserve) Бен Бернанке (Ben Bernanke), выступая в одном из комитетов Конгресса, заметил: «Мы хотим, чтобы американская мечта касалась каждого в нашем обществе. Мы хотим, чтобы у каждого была возможность идти вперед. И тот факт, что разрыв между доходами и благосостоянием людей растет, на мой взгляд, отражает негативную тенденцию»»[13].

Вопреки неолиберальным догмам, имущественное расслоение оказывает огромное влияние на возможности граждан осуществлять свои гражданские и политические права. Здесь существуют самые разнообразные механизмы и рычаги: начиная с того, что более бедные семьи реже приходят на избирательные участки («на президентских выборах голосуют примерно 9 из 10 граждан, живущих в семьях с доходом более 75.000$, и лишь 5 из 10 граждан, живущих в семьях с доходом менее 15.000$»[15]), заканчивая тем, что именно богатейшие семьи максимально влияют на политику через финансирование избирательных кампаний сенаторов, членов Палаты Представителей и президентов (достаточно сказать лишь, что «95% всех крупных пожертвований на проведение политических кампаний сделали люди из семей с доходами выше 100.000$ в год, составляющих лишь 12% общего числа американских семей»[16]).

Но наиболее важный инструмент «конвертирования» материального благосостояния в политическое влияние – это, безусловно, лоббизм. «Недавние исследования к удивлению многих четко зафиксировали тот факт, что голоса сенаторов США при принятии тех или иных решений гораздо в большей степени соответствуют предпочтения их богатых избирателей, нежели более бедных. Более богатые избиратели, находящиеся на вершине пирамиды распределения доходов, оказывают в три раза более существенное влияние на поведение сенаторов, чем избиратели, находящиеся в основании пирамиды»[17].

Примечательно, что к таким результатам привели именно попытки демократизации работы институтов власти. «Среди наиболее важных реформ 1970-х годов был переход к открытым заседаниям комитетов и записи итогов голосования в Палате Представителей. Раньше главы комитетов проводили заседания, на которых за закрытыми дверями осуществлялось предварительное обсуждение законопроектов. Присутствовали только члены комитетов и горстка высших сотрудников аппарата Палаты. К 1973 году заседания не только стали открытыми для всех, но и каждое мнение стало официально фиксироваться. Прежде в процессе голосования по какой-либо поправке к закону члены Палаты имели обыкновение перемещаться по залу заседаний. Регистрировался окончательный результат, но не позиции отдельных законодателей. Теперь же каждый должен голосовать публично по каждой поправке. Цель подобных изменений заключалась в том, чтобы сделать Конгресс более открытым и отзывчивым. Таким он и стал – отзывчивым на деньги, открытым для лоббистов и частных интересов»[18].

Сегодня лоббизм стал настоящим бичом американской политики: «В 1995 году республиканцы выступили с предложением об отмене около 300 бюджетных программ в основном относящихся к системе льгот для корпораций, что сэкономило бы более 15 миллиардов долларов. Но тут в бой пошли лоббисты. … Обнаружилось, что большинство американцев желало сокращения правительства лишь в абстрактном смысле, но не обращалось к своим представителям в Конгрессе. А получатели субсидий делали это, причем в массовом порядке. Несколькими месяцами спустя республиканцы кончили тем, что приняли бюджет, сокращенный всего на 1,5 миллиарда долларов, то есть лишь на 1/10 от того, что ими планировалось, или в целом на 0,01% всех бюджетных расходов»[19].

В книге «Демосклероз» Джонатан Роуч описывает вопиющий случай – историю с субсидиями на мохер. В 1954 году мохер был включен в список «стратегических товаров», поскольку использовался для пошива военной формы. В результате правительство стало субсидировать производителей шерсти более чем на 100 миллионов долларов. Через шесть лет синтетические волокна (например, дракон) смогли заменить шерсть. Однако шерстяное лобби убедило Конгресс сохранить субсидии. В результате, субсидия просуществовала до 1993 года, когда она была отменена Конгрессом. Но уже через несколько лет лоббисты вновь добились своего: субсидия на мохер была восстановлена[20].

«… Конгресс превратился в сборище 535 независимых политических предпринимателей. Они направляют движение системы, прежде всего, в собственных индивидуальных интересах – то есть, в целях своего переизбрания. По любому вопросу – законопроекты, поправки, приостановка действия законов – эта система гораздо более отзывчива на капризы отдельных членов Палаты. Она также стала заметно сильнее подвержена влиянию извне»[21].

Этот кризис демократических институтов и практик привел, по сути, к отмене всех великих завоеваний ХХ века в области прав человека. Например, экономическое и производное от него политическое неравенство вполне «успешно» заместило открытую дискриминацию и расизм в США. «Исторические результаты «революции прав»[22] сегодня находятся под угрозой со стороны экономического и политического неравенства. Ограничение открытой дискриминации было сведено на нет растущим разрывом в доходах и благосостоянии, который подорвал саму возможность экономического развития и полноценного политического участия афро-американцев, латинос и женщин, в то время как он, в свою очередь, тоже стали представлять такую же угрозу для многих белых. Рост доходов афро-американцев относительно доходов белого населения резко замедлился с конца 1970-х гг., а в 1980-х гг. разрыв в доходах между этими расовыми группами достиг уровня 1950-х»[23].

Все эти, и многие другие, факты хорошо известны. Поэтому, например, в отношении социально-экономической политики в странах запада уже давно здоровый прагматизм начал брать верх над неолиберальным догматизмом. Так, например, британский журналист Терри Макалистер всерьез пишет о том, что «в ООН может понадобиться новый орган, чтобы поддерживать порядок на рынках»[24]. А ультралиберал Фрэнсис Фукуяма, вынужден признать что «одна лишь свободная торговля вряд ли может удовлетворить требования бедных, и демократические политики должны предлагать альтернативный реалистичный курс в социальной сфере. Увы, выработать оптимальную социальную политику сложно: не стимулируя бедных к тому, чтобы они помогали себе сами, она начинает увеличивать зависимость и неподконтрольный бюджетный дефицит. Правительство Лулы в Бразилии приняло программу перераспределения доходов в пользу бедных, но при этом ослабило процедуры, обязывающие родителей продолжать обучение своих детей в школе. Не является панацеей и рыночная политика: даже в Чили, где имеется хорошо развитая система высококачественного частного образования, весной состоялись студенческие протесты из-за низкого качества государственных учебных заведений»[25].

Однако эти здравые соображения тотчас же улетучиваются, как только речь заходит о политической сфере и о распространении демократии за рубежом. И здесь опять на первый план выходит риторика «демократического крестового похода».

«…Россия сможет быть нормальной страной только тогда, когда ее народ будет приветствовать свою свободу, а не сожалеть об утраченном могуществе. Величайшей катастрофой 20-го века на самом деле был не распад Советского Союза, а его создание. Советское партийное государство стало организационной моделью и источником отрицательного вдохновения для национал-социализма Гитлера»[26].

«Прямой связи между убийством самой известной и независимой журналистки России, кампанией Москвы против грузин и решением «Газпрома» в одиночку разрабатывать один из самых крупных в мире энергетических проектов, скорее всего, нет. Однако за всеми тремя событиями проглядывает все более нетерпимый российский национализм, что должно заставить серьезно задуматься соседей и партнеров России»[27].

И – соответствующие рекомендации.

«Специальная группа Совета по международным отношениям в своем жалящем докладе … призвала администрацию Буша пересмотреть ее "партнерство" с Россией. Совет предложил такие отношения, которые ориентированы на сотрудничество в определенных областях, но также и на то, чтобы выбирать ключевые вопросы для критики. … докладе Совета по международным отношениям содержится тревожное перечисление того, каким образом г-н Путин ограничил оппозицию и сконцентрировал власть в своих руках. Его правительство взяло под свой контроль национальные телеканалы. Он укрепил контроль над законодательной властью и существенно затруднил деятельность всех своих политических противников. Он создал угрозу для существования неправительственных организаций и лишил подлинной независимости судебную систему. … Администрация Буша подчеркивает необходимость взаимодействия с Россией, оставаясь в то же время слишком молчаливой по поводу неуклонного отката г-на Путина от демократии. Ей следует прислушаться к содержащимся в докладе советам в отношении более сбалансированного подхода к отношениям с Россией»[28].

А далее – и хорошо известные действия: санкции против Беларуси, непризнание Приднестровского референдума, нападки на Иран при полном невнимании к уже вооружившейся Северной Корее и т.д.

Такой разрыв между риторикой демократии и свободы и потребностями разумного вмешательства государства в ход социально-экономического развития стран запада сегодня уже породил фундаментальный кризис всей системы представительской демократии.

«Замкнутая в виртуальном пространстве СМИ, сведенная к персональной борьбе партийных лидеров, зависимая от высокотехнологичных манипуляций общественным мнением, подталкиваемая к использованию незаконного финансирования, основанная на и все более погрязающая в политике скандалов, партийная система потеряла привлекательность и кредитоспособность, превратившись на практике в бюрократического динозавра, лишенного публичного доверия»[29].

«В начале 1960-х годов преобладающее большинство американцев – более 70 процентов – было согласно с утверждением: «Правительству в Вашингтоне можно доверять, поскольку оно всегда или в большинстве случаев поступает правильно». Спустя 30 лет соответствующая цифра упала до 30 процентов»[30].

Как указывает политолог Роберт Патнэм[31], с середины 60-х годов участие американцев в публичной и гражданской деятельности сократилось на 40 процентов. В 1994 году Таймз Миррор Центр опубликовал результаты опроса, в которых делался вывод: «Тысячи интервью с американскими избирателями не выявили ни одной четкой тенденции в политической составляющей общественного мнения, кроме разочарования существующей системой и повышенной готовности к положительной реакции на альтернативные политические решения и лозунги»[32]. В 1994 году 82 процента респондентов американского опроса Харрис Полл не считали, что правительство представляет их интересы, а 72 процента считали, что правительство представляет только интересы лоббистских группировок. В 1995 году 68 процентов респондентов опроса Роупер Полл считали, что существенной разницы между Республиканцами и Демократами не существует, а 82 процента хотели создания третьей партии[33].

Примечательно, что такая ситуация складывается отнюдь не только в неолиберальных США с их чудовищным разрывом в уровне жизни, о котором выше говорил Линдон Ларуш, но также и в таком образцовом социально-ориентированном государстве, каким является Финляндия. В 1997-2001 гг. 72,5 процента финских респондентов считали, что «их страна управляется несколькими мощными группами интересов, преследующих только свои корыстные цели»[34].

Современный кризис демократии, по сути, совпадает с общим кризисом государственности: недоверие к институтам власти является характерным не только для классических западных демократий. Он появляется везде, где государство оказывается неспособным справиться с новыми вызовами развития. «Особенную роль в кризисе легитимности играет все большая неспособность государства самостоятельно выполнять функции государства всеобщего благосостояния из-за интеграции производства и потребления в глобально взаимозависимую систему. … В самом деле, государство всеобщего благосостояния в его различных проявлениях, которые в каждом обществе зависели от конкретных исторических обстоятельств, был основным источником политической легитимности в ходе восстановления государственных институтов после Великой Депрессии и Второй мировой войны»[37]. «Отказ от кейнсианства и ослабление движений за права трудящихся обострило кризис суверенных государств-наций, нанеся удар по их легитимности»[38].

В результате принадлежность к государству – обычно именуемая гражданством – перестает нести позитивное содержание для большинства граждан. Раз государство устраняется от выполнения социально-экономических функций, то глупо ожидать реального эффекта от участия в выборах и тому подобных процедурах: они ни на что не влияют и влиять не должны! Когда реальная власть находится в руках транснациональных корпораций, финансовых структур и медиа-магнатов, разве может на что-то повлиять смена декораций в парламенте в случае того или иного исхода голосования? Образуется фундаментальный разрыв между традиционной политикой и государством с одной стороны и тем, что ранее считалось «неполитической жизнью» и насущными потребностями граждан – с другой. Теперь наличие определенной политической системы ничего не говорит об успешности решения тех или иных проблем развития. «Политическая демократия, в том виде, в каком она была создана в 18 веке и распространена по всему миру в ХХ столетии, стала пустышкой. И дело не в том, что то была «формальная демократия»: просто демократия выжила из таких форм, как тайное всеобщее голосование и уважение к гражданским правам»[39].

Как одно из свидетельств общего кризиса представительской демократии можно рассмотреть кризис гражданства. Он ярко проявляется в тех «новых употреблениях», которые с серьезным видом предлагают для него различные реформаторы. Так, в Los Angeles Times от 24 февраля 2005 года опубликована замечательная статья Макса Бута: «Дядя Сэм хочет тебя». Автор предлагает решить проблему призыва в растущие вооруженные силы США путем привлечения в армию иностранцев и нелегальных иммигрантов, а расплачиваться с ними – зеленой картой, предоставляя по истечении определенного времени службы американское гражданство. Образовавшийся в результате проведения такой, несомненно, мудрой политики разношерстный сброд наемников господин Бут предлагает назвать не иначе как «Легионом свободы»: «Легион свободы был бы идеальным средством для разрешения конфликтов на подобие Дарфурского, которые не представляют серьезной угрозы для национальной безопасности, но настоятельно требуют такого гуманитарного вмешательства, которое не под силу международным организациям»[40]. Кстати, Пентагону эта идея понравилась. Уже через несколько месяцев после появления статьи Макса Бута Линда Билмз анализирует предпринятые правительством США меры по привлечению в армию нелегальных иммигрантов и делает печальный вывод: «На протяжении всей истории государства составляли пехотные подразделения из наиболее бедных граждан. В продолжение этой старой и грустной традиции, Дядя Сэм призывает для своей войны совсем недавно осевших в США иммигрантов с тем, чтобы воевать не пришлось остальным американцам»[41].

Или другой – тоже реализованный – замысел: учредить «мировое гражданство». Европейские парламентарии в 2002 году предложили ввести в обращение паспорт «гражданина мира», который будет выдаваться известным правозащитникам и борцам за права человека, которые в своих странах подвергаются гонениям. Нескольким правозащитникам такие паспорта уже выдали. Правда, юридической силы эти бумажки пока не имеют. Но зато «они позволяют оказывать давление. Мы доводим до сведения правительств, что эти паспорта выдаются их гражданам. Правительства получают обзоры европейской прессы. Это даёт им понять, что они находятся под микроскопом»[42].

Что означает этот кризис представительской демократии как способа легитимации? Только одно – что представительская демократия как форма обеспечения участия большинства населения в управлении государством исчерпала себя. Это, однако, не значит, что исчезла сама проблема: легитимность должна как-то обеспечиваться. Вопрос: как? Через какие механизмы, институты, практики?

Именно эти вопросы занимают умы ведущих мыслителей мира. Так, например, Энтони Гидденс разрабатывает теорию «третьего пути» и «политики жизни». «Политика жизни – это политика идентичности и выбора»[43]. Исходя из своих социологических построений, Гидденс предлагает новую концепцию демократии. Он называет ее «диалогическая демократия». Эта форма демократии основана на диалогическом взаимодействии активных индивидов и групп. Диалогическая демократия будет построена на основе распространения принципов либеральной демократии в условиях позднемодернистских обществ. Но диалогическая демократия должна «углубить» и «расширить» либеральную демократию на все сферы жизни общества в процессе «демократизации». Гидденс считает, что основой диалогической демократии являются ценности «активного доверия» и институт «государства без врагов». Он утверждает, что условия для демократии такого типа созданы именно сейчас: «глобализация, рефлексивность и детрадиционализация создают «диалогические пространства», которые должны быть заполнены каким-то образом. Эти пространства могут быть заполнены диалогическими, ориентированными на самореализацию субъектов механизмами активного доверия»[44].

Другой ведущий мыслитель – Мануэль Кастелльс указывает на три новых тенденции, отражающие «низовой», на уровне простых граждан, поиск путей реформирования демократии.

Первую он называет «воссозданием локальных государств»: «во многих обществах по всему миру демократия на уровне местного самоуправления … процветает, по крайней мере, в сравнении с общенациональной политической демократией»[45].

Вторая связана с расширением применения информационно-коммуникационных технологий в политических процедурах. Интернет может служить не только средством распространения информации в обширных горизонтальны сетях, но, «что более важно, граждане благодаря информационным технологиям могут создавать и создают свои собственные политические и идеологические ориентации, обходя установившиеся политические структуры, и создавая таким образом гибкое, способное к адаптации политическое поле»[46].

Однако наиболее важной представляется третья тенденция: «развитие символической политики и политической мобилизации вокруг «неполитических» вопросов, развертываемая в виртуальной среде или в реальной жизни». «Основой для такой мобилизации становятся вопросы, которые имеют широкий общественный резонанс, и которые не «присвоены» ни одной из политических партий, хотя на уровне официальной позиции большинство партий, как правило, обозначает свое отношение к ним. Большинство же гуманитарных организаций воздерживаются от поддержки определенной политической партии, за исключением отдельных эпизодических случаев, когда этого требуют интересы борьбы за повестку дня этих организаций. Большинство этих организаций действуют в нишах, не занятых официальными общественными движениями и политическими партиями, напрямую обращаясь к гражданам с просьбой оказать давление на государственные институты или частные компании, которые имеют отношение к предмету борьбы»[47].

Существуют десятки и сотни других подобных исследований, проектов и теорий. Внутренний кризис демократии для интеллектуалов запада является такой же объективной реальностью и даже банальностью, как глобализация или дефицит платежного баланса США. Как метко сказал немецкий философ Ральф Дарендорф, «Мы живем в нормальное время – только либералам оно не подходит»[48]. Именно поэтому когда речь заходит об экспорте демократии, мы должны четко отдавать себе отчет в том, что объект разговора – что-то другое, не демократия. И тогда все становится на свои места:

«Под все более слабым прикрытием продвижения "демократии" и "свободы" администрация Буша проводит реалистичную политику максимального усиления могущества США и ослабления существующих и потенциальных конкурентов.

Наглядным примером реалистичного подхода является карьера Дика Чейни. Она снова стала видна, когда после атаки на Россию в вильнюсском выступлении вице-президент отправился налаживать отношения с богатыми нефтью диктаторами Казахстана и Азербайджана, вовлекая их в антироссийский альянс. При такой американской политике у границ России неудивительно, что она избирает аналогичную стратегию.

Западным политикам стоит провести мысленный эксперимент: представьте себе реакцию Чейни – а также американского истеблишмента и общества – на геополитические требования, напоминающие те, которые сегодня предъявляют России. Как бы они реагировали на расширение враждебного военного блока в Мексику, свержение дружественных правительств Латинской Америки, изгнание американского флота из Перл Харбора?

Вне зависимости от "демократичности" процессов, США стояли бы насмерть, чтобы не допустить этого. Не знаю, будет ли Россия стоять насмерть. Но я не хочу проводить такой эксперимент»[49].

Безусловно, это не снимает самой проблемы демократии в России. Над тем, как создавать систему институтов и практик, обеспечивающих подлинное народовластие, надо думать и надо много работать. Но при этом следует предельно трезво смотреть на вещи и не путать записанные для зарубежного употребления в американской «Стратегии национальной безопасности»[50] (!!!) непервой свежести рецепты собственно с демократией.