Империя зла

Как Панама проложила курс новой внешней политике США после "холодной войны".
Тэд Гален Карпентер (Ted Galen Carpenter)

В какой-то короткий момент 20 лет тому назад у Соединенных Штатов был шанс снова стать нормальной страной. Со Второй мировой войны и до поражения европейского коммунизма в 1989 году Америка находилась в состоянии перманентной войны, горячей или холодной. Однако с падением Берлинской стены все могло измениться. Не стало больше монстров, которых необходимо уничтожать, не стало нацистской военной машины и глобального коммунистического заговора. Впервые за полвека промышленно развитый мир мог жить мирно.

Но в декабре 1989 года Америка снова начала войну - на сей раз, не против Гитлера или московских ставленников, а против панамского диктатора Мануэля Норьеги (Manuel Noriega). Напряженность в отношениях между администрацией Джорджа Буша-старшего и правительством Норьеги нарастала уже довольно давно, и кульминация наступила, когда во время драки с панамскими военными погиб офицер армии США. 20 декабря в Панаму ввели американские войска, чтобы свергнуть и арестовать Норьегу. Операция «Правое дело» (Just Cause), как было названо это вторжение, началась менее чем через месяц после разрушения Берлинской стены. Она вновь поставила Америку на тропу военной интервенции. Шансы на то, что американское военное вмешательство в дела других государств прекратится, быстро исчезли благодаря созданному в Панаме прецеденту.

Насколько реальны были шансы на изменение внешней политики США в тот момент? Достаточно реальны, чтобы вызвать беспокойство у политиков. Сенатор из Вайоминга Малколм Уоллоп (Malcolm Wallop) жаловался в 1989 году, что требования сократить военный бюджет усиливаются, и что в Конгрессе господствует "изоляционизм по типу 1935 года". Но вторжение в Панаму стало сигналом о том, что Вашингтон совершенно не намерен проводить более сдержанную внешнюю политику.

Конечно, то, что США свергли правительство южного соседа, не являлось беспрецедентным случаем. Соединенные Штаты на всем протяжении 20-го столетия и по самым разным причинам вторгались в маленькие страны Карибского бассейна и Центральной Америки. Более того, до провозглашения Франклином Рузвельтом политики добрососедства в 30-е годы Вашингтон постоянно свергал те режимы, которые были ему неугодны.

Но во времена "холодной войны" такие операции всегда увязывались с борьбой по недопущению роста советского влияния в Западном полушарии. Под такое описание подходил и переворот в Гватемале, организованный в 1954 году ЦРУ, и военная оккупация Доминиканской Республики в 1965-м, и захват Гренады в 1983-м. Каковы бы ни были истинные мотивы таких нападений, "холодная война" всегда предоставляла непреложное оправдание для интервенции. И несмотря на все разглагольствования американских президентов о демократии и правах человека, к которым они прибегали в борьбе против коммунизма, не было и намека на то, что позднее Вашингтон займется обучением обществ в латиноамериканских странах тому, как "выбирать хороших людей", если использовать печально известное выражение Вудро Вильсона. Норьега никогда не был советской марионеткой.

Причины панамской интервенции, названные президентом Бушем, послужили основой для оправдания операций по "государственному строительству" и так называемых гуманитарных миссий, которые в течение следующих двух десятилетий проводились регулярно. Среди прочего, заявил президент, вторжение имело целью "защитить демократию в Панаме". Он выразил надежду, "что жители Панамы оставят позади эту мрачную главу диктатуры и пойдут вперед как граждане демократической Панамы". Буш подчеркнул, что панамскому народу "нужна демократия, мир и шанс на лучшую жизнь - достойную и свободную. Народ Соединенных Штатов стремится лишь поддержать его в достижении этих благородных целей". Очевидно, при помощи американских войск, если возникнет такая необходимость.

В средствах массовой информации и в других местах немедленно появились вопросы по поводу того, единичен ли пример Панамы, или это образчик новой глобальной стратегии Америки. Корреспондент журнала Time Джордж Черч (George J. Church) задал вопрос, который занимал многих: "Означает ли это начало новой внешней политики периода после окончания "холодной войны", которая выводит США на сцену в роли глобального полицейского иного плана, борющегося за спасение демократии, а не за прекращение советского экспансионизма?" Как отметил Черч, представители администрации "подтверждают, что Буш проявляет новую готовность к применению американской военной силы для продвижения интересов США, которые не имеют почти или совершенно никакого отношения к коммунизму".

Но возник весьма тревожный вопрос о том, как определить эти "интересы США". Ответ Вашингтон дал менее чем через год, причем в районе, весьма удаленном от Западного полушария, когда Саддам Хусейн напал на Кувейт. Вначале реакция администрации Буша была удивительно сдержанной. Говорят, что госсекретарь Джеймс Бейкер язвительно пошутил в кругу своих коллег по кабинету министров: "Похоже, вывеска на [ближневосточной] автозаправке только что поменялась". В таком отношении явно не было признаков тревоги по поводу возможной угрозы американским интересам. Однако было непонятно, разделяет ли президент эту самоуспокоенность и благодушие. Безусловно, благодушие у Буша исчезло, когда у него состоялась острая беседа с британским премьер-министром Маргарет Тэтчер, посоветовавшей ему "не колебаться".

Соединенные Штаты в итоге пошли прямым курсом, далеким от колебаний. Они направили в Персидский залив более полумиллиона американских военнослужащих - сначала, чтобы разубедить Саддама и отговорить его от экспансионистских замыслов в отношении Саудовской Аравии, а в конечном итоге, чтобы изгнать иракские войска из Кувейта. Но если президент Буш время от времени оправдывал эту широкомасштабную военную авантюру словами, напоминавшими его риторику по поводу Панамы, то это было хотя бы как-то обосновано наличием у США в этом регионе своих интересов. В первую очередь, они должны были сохранить главный мировой источник нефтедобычи в дружественных руках. Но следующая, и последняя военная интервенция администрации Буша-старшего, в которой мы увидели развитие панамского прецедента во всей его красе - гуманитарная миссия в Сомали - даже отдаленно не могла претендовать на такие оправдания.

Эта миссия, начатая в декабре 1992 года, подтвердила то, что первоначально показала Панама: что идеология демократии, прав человека и построения государства стала основанием для полицейских акций в любой точке планеты. У Америки в Сомали не было никаких интересов, ни жизненно важных, ни маловажных. И чиновники из администрации даже не пытались делать вид, будто такие интересы имеются. Основания для отправки 20000 военнослужащих в другой конец света были чисто альтруистические.

Объявленной целью американской военной интервенции в Восточной Африке была доставка и распределение продовольствия и медикаментов для облегчения участи сомалийцев, завязших в гражданской войне с ее многочисленными воюющими сторонами. Но эти ограниченные гуманитарные цели были недостижимы, а возможно, даже неискрени. Вскоре американские войска увязли в сложной и хаотичной политике Сомали. Участие ООН, на котором настоял Буш, означало, что эта миссия неизбежно столкнется с более масштабной задачей государственного строительства. Если у покидающего свой пост президента и были какие-то сомнения на сей счет, то заступившие на вахту чиновники Клинтона их не разделяли. Пресс-секретарь нового президента Ди Ди Майерс (Dee Dee Myers) торжественно возвестила: "Мы пришли туда с конкретной целью гуманитарной помощи и государственного строительства".

Сюда добавилась туманная идея о смене режима. Если во время вторжения в Панаму все сосредоточились на персоне Мануэля Норьеги, а Саддам Хусейн стал олицетворением зла в ходе войны в Персидском заливе, то в Сомали внимание президента Клинтона - и средств массовой информации - было приковано к фигуре полевого командира Мохаммеда Фарах Айдида (Mohamed Farah Aideed). Айдид оказался более неуловимой личностью, чем Норьега: неудачная попытка арестовать его привела к мощной перестрелке в столице Сомали Могадишо, в результате которой было убито 18 американских военнослужащих.

В конечном итоге в результате этого кровавого инцидента администрация Клинтона вывела американские войска из Сомали. Но увлечение президента и его советников государственным строительством и сменой режимов не угасло. На самом деле, Сомали была лишь началом. На следующий год американские войска высадились на Гаити, чтобы восстановить власть избранного президента (и отъявленного демагога-популиста) Жана-Бертрана Аристида (Jean Bertrand Aristide). Затем США использовали свою авиацию против боснийских сербов, чтобы повлиять на исход гражданской войны в Боснии. После этого в рамках реализации Дейтонских договоренностей туда были введены наземные силы.

Это превратилось в новую норму. Глобальной угрозы, которой надо было противостоять, уже не существовало, но во имя спасения демократии и защиты прав человека теперь необходимо было свергать или брать за горло диктаторов, разных племенных лидеров и полевых командиров. Практически ни один человек из состава администрации Клинтона не заявлял, что Босния жизненно важна для безопасности и благополучия Соединенных Штатов. Правда, госсекретарь Уоррен Кристофер (Warren Christopher) предпринял вялую попытку оправдать интервенцию общей озабоченностью Америки по поводу безопасности (в случае с вторжением в Панаму тоже говорили о безопасности канала и о более масштабных последствиях для борьбы с наркотиками). Но даже он не стал утверждать, что локальный конфликт может спровоцировать новую мировую войну. Вместо этого Кристофер заявил: "Это важный момент для роли нашей страны в Европе и мире после "холодной войны". Это проверка нашей приверженности делу развития демократии и создания такой среды, в которой демократия сможет укорениться и начать рост". Итак, теперь Соединенные Штаты должны гарантировать порядок повсюду - не только в нашем собственном латиноамериканском "огороде", но и в других точках планеты от Ближнего Востока и Африканского Рога до Балкан.

Соединенные Штаты во время "холодной войны" взяли на себя роль лидера и защитника свободного мира. После краха коммунизма в Европе весь мир стал свободным - или должен был стать таковым, по мнению нашей внешнеполитической элиты. Не было ни одного постоянного соперника, способного бросить серьезный вызов американской мощи. Единственное, что периодически вставало на пути всеобщего процветания и демократии, это какой-нибудь деспот-силовичок из третьего мира. Сама "холодная война" в действительности никогда не велась за демократию и права человека, но она стала инкубатором для такой новой идеологии. После падения Берлинской стены можно было начинать войну против Норьег во всем мире. И это дало США удобный повод для сохранения своей военной мощи на уровне "холодной войны". В конце концов, появился новый мировой порядок, и им надо было командовать.

Операция "Правое дело" стала катализатором для выступления Вашингтона в новой роли - не только мирового полицейского, но и глобального социального работника с автоматом в руках. Два десятилетия назад был момент, когда можно было покончить с империей. Но вместо того, чтобы вернуться с войны домой, мы отправились в Панаму.

Тэд Гален Карпентер - вице-президент Института Катона (Cato Institute) по военным и внешнеполитическим исследованиям.
Оригинал публикации: New War Order
Опубликовано: 18/12/2009 16:17