Бедный Овадья, как его разобрало. Друг мой, представляю, как Вы страдаете каждый дено, когода видите церковь или христианина. Сочувствую. Я украинец. Вы не хотите меня видеть в Израиле? А хочу ли я видеть евреев в Украине? Как местных, так и приезжающих в Умань? (Если говорить лично обо мне, то я совсем не против, лишь бы не … как бы это сказать, не справляли большую нужду в аэропорту. Не могу понять, зачем они это делали, говорят по каким-то религиозным мотивам. Но речь не об этом). Неужели Вам будет спокойнее, если ничего инородного не будет в Израиле? Тогда чем Вы лучше тех, кто изгонял инородных евреев из своих стран. Оказывается, украинцы уже в 20 веке ВЫРЕЗАЛИ (?) больше евреев, чем когда либо ?… Это какая-то немыслимая новость для меня! А ещё кто-нибудь, кроме Вас, знает об этом? И вообще, что именно Вы предлагаете?
P.S. Заставила улыбнуться фраза об “откровенно дрянной музыке Вагнера”. … “Рабинович, Вы слышали, как поёт Каррузо?”
Бедный Овадья, как его разобрало. Друг мой, представляю, как Вы страдаете каждый дено, когода видите церковь или христианина. Сочувствую. Я украинец. Вы не хотите меня видеть в Израиле? А хочу ли я видеть евреев в Украине? Как местных, так и приезжающих в Умань? (Если говорить лично обо мне, то я совсем не против, лишь бы не … как бы это сказать, не справляли большую нужду в аэропорту. Не могу понять, зачем они это делали, говорят по каким-то религиозным мотивам. Но речь не об этом). Неужели Вам будет спокойнее, если ничего инородного не будет в Израиле? Тогда чем Вы лучше тех, кто изгонял инородных евреев из своих стран. Оказывается, украинцы уже в 20 веке ВЫРЕЗАЛИ (?) больше евреев, чем когда либо ?… Это какая-то немыслимая новость для меня! А ещё кто-нибудь, кроме Вас, знает об этом? И вообще, что именно Вы предлагаете?
P.S. Заставила улыбнуться фраза об “откровенно дрянной музыке Вагнера”. … “Рабинович, Вы слышали, как поёт Каррузо?”
Бедный Овадья, как его разобрало. Друг мой, представляю, как Вы страдаете каждый дено, когода видите церковь или христианина. Сочувствую. Я украинец. Вы не хотите меня видеть в Израиле? А хочу ли я видеть евреев в Украине? Как местных, так и приезжающих в Умань? (Если говорить лично обо мне, то я совсем не против, лишь бы не … как бы это сказать, не справляли большую нужду в аэропорту. Не могу понять, зачем они это делали, говорят по каким-то религиозным мотивам. Но речь не об этом). Неужели Вам будет спокойнее, если ничего инородного не будет в Израиле? Тогда чем Вы лучше тех, кто изгонял инородных евреев из своих стран. Оказывается, украинцы уже в 20 веке ВЫРЕЗАЛИ (?) больше евреев, чем когда либо ?… Это какая-то немыслимая новость для меня! А ещё кто-нибудь, кроме Вас, знает об этом? И вообще, что именно Вы предлагаете?
P.S. Заставила улыбнуться фраза об “откровенно дрянной музыке Вагнера”. … “Рабинович, Вы слышали, как поёт Каррузо?”
Бедный Овадья, как его разобрало. Друг мой, представляю, как Вы страдаете каждый дено, когода видите церковь или христианина. Сочувствую. Я украинец. Вы не хотите меня видеть в Израиле? А хочу ли я видеть евреев в Украине? Как местных, так и приезжающих в Умань? (Если говорить лично обо мне, то я совсем не против, лишь бы не … как бы это сказать, не справляли большую нужду в аэропорту. Не могу понять, зачем они это делали, говорят по каким-то религиозным мотивам. Но речь не об этом). Неужели Вам будет спокойнее, если ничего инородного не будет в Израиле? Тогда чем Вы лучше тех, кто изгонял инородных евреев из своих стран. Оказывается, украинцы уже в 20 веке ВЫРЕЗАЛИ (?) больше евреев, чем когда либо ?… Это какая-то немыслимая новость для меня! А ещё кто-нибудь, кроме Вас, знает об этом? И вообще, что именно Вы предлагаете?
P.S. Заставила улыбнуться фраза об “откровенно дрянной музыке Вагнера”. … “Рабинович, Вы слышали, как поёт Каррузо?”
Бедный Овадья, как его разобрало. Друг мой, представляю, как Вы страдаете каждый дено, когода видите церковь или христианина. Сочувствую. Я украинец. Вы не хотите меня видеть в Израиле? А хочу ли я видеть евреев в Украине? Как местных, так и приезжающих в Умань? (Если говорить лично обо мне, то я совсем не против, лишь бы не … как бы это сказать, не справляли большую нужду в аэропорту. Не могу понять, зачем они это делали, говорят по каким-то религиозным мотивам. Но речь не об этом). Неужели Вам будет спокойнее, если ничего инородного не будет в Израиле? Тогда чем Вы лучше тех, кто изгонял инородных евреев из своих стран. Оказывается, украинцы уже в 20 веке ВЫРЕЗАЛИ (?) больше евреев, чем когда либо ?… Это какая-то немыслимая новость для меня! А ещё кто-нибудь, кроме Вас, знает об этом? И вообще, что именно Вы предлагаете?
P.S. Заставила улыбнуться фраза об “откровенно дрянной музыке Вагнера”. … “Рабинович, Вы слышали, как поёт Каррузо?”
Бедный Овадья, как его разобрало. Друг мой, представляю, как Вы страдаете каждый дено, когода видите церковь или христианина. Сочувствую. Я украинец. Вы не хотите меня видеть в Израиле? А хочу ли я видеть евреев в Украине? Как местных, так и приезжающих в Умань? (Если говорить лично обо мне, то я совсем не против, лишь бы не … как бы это сказать, не справляли большую нужду в аэропорту. Не могу понять, зачем они это делали, говорят по каким-то религиозным мотивам. Но речь не об этом). Неужели Вам будет спокойнее, если ничего инородного не будет в Израиле? Тогда чем Вы лучше тех, кто изгонял инородных евреев из своих стран. Оказывается, украинцы уже в 20 веке ВЫРЕЗАЛИ (?) больше евреев, чем когда либо ?… Это какая-то немыслимая новость для меня! А ещё кто-нибудь, кроме Вас, знает об этом? И вообще, что именно Вы предлагаете?
P.S. Заставила улыбнуться фраза об “откровенно дрянной музыке Вагнера”. … “Рабинович, Вы слышали, как поёт Каррузо?”
Бедный Овадья, как его разобрало. Друг мой, представляю, как Вы страдаете каждый дено, когода видите церковь или христианина. Сочувствую. Я украинец. Вы не хотите меня видеть в Израиле? А хочу ли я видеть евреев в Украине? Как местных, так и приезжающих в Умань? (Если говорить лично обо мне, то я совсем не против, лишь бы не … как бы это сказать, не справляли большую нужду в аэропорту. Не могу понять, зачем они это делали, говорят по каким-то религиозным мотивам. Но речь не об этом). Неужели Вам будет спокойнее, если ничего инородного не будет в Израиле? Тогда чем Вы лучше тех, кто изгонял инородных евреев из своих стран. Оказывается, украинцы уже в 20 веке ВЫРЕЗАЛИ (?) больше евреев, чем когда либо ?… Это какая-то немыслимая новость для меня! А ещё кто-нибудь, кроме Вас, знает об этом? И вообще, что именно Вы предлагаете?
P.S. Заставила улыбнуться фраза об “откровенно дрянной музыке Вагнера”. … “Рабинович, Вы слышали, как поёт Каррузо?”
Больше евреев было уничтожено во имя Иисуса чем по приказу Гитлера – одобренному христианскими священниками. Немцы лишь довели христианские идеи до логического завершения. До Катастрофы, защитники христианства изгоняли нас из своих владений, но убивать – несомненно логичнее. Нам безразлично, был ли Иисус хорошим евреем или же основателем худшего антисемитского движения в истории. Мы не слушаем музыку Вагнера не из-за сомнительной художественной ценности (а она откровенно дрянная), а потому что ею восторгался Гитлер. Христианство – не абстрактная теория, чтобы ее обсуждать, а смертельное оружие против евреев.
Церкви в Иерусалиме – праздничные монументы Освенциму
Когда от нас уходили Коммунисты, они остановили часы на спасской башне, и всё вокруг окаменело.
И Коммунисты вошли мимо каменных солдат в Мавзолей и разбили Гроб Хрустальный. Они сняли с Ленина голову, вытрясли из неё ненужную солому и набили мозгами из свежих отрубей с иголками. Они вырезали ножницами дыру в чорном его пиджаке и поместили внутрь алое кумачовое сердце. И сердце забилось, и встал Ленин, и поднесли ему Смелость в бутылочке. Выпил Ленин Смелость и тут же стал как прежде приплясывать на мягких соломенных ножках и подмигивать сразу двумя нарисованными на голове глазами.
После этого вышли Коммунисты с Лениным под мышкой из Мавзолея и свистнули в два пальца. И вывел им Голый Мальчик из-за гума четырёх Красных Коней. Вскочили Коммунисты в сёдла, достали из подсумков пыльные шлемы ещё с египетских времён, и медленным шагом пошли их кони навстречу красному не нашему солнцу в полнеба.
И тогда забили барабаны, и посередине реки Яик всплыл на минуту облепленный раками Чапай, и в Трансильвании заскрежетал в могиле зубами товарищ Янош Кадар, и обнялись в земле Николае и Елена Чаушеску. И Лев Давидович Троцкий зашарил рукой в истлевшем гробу в поисках пенсне, но пенсне, конечно, пожалели сволочи в гроб положить, и он затих уже навсегда. И выкопались из земли Валя Котик, и Зина Портнова, и Павлик Морозов, и Володя Дубинин, и отдали последний пионерский салют. И молча встали Алексей Стаханов и Паша Ангелина, Сакко и Ванцетти, Че Гевара и Патрис Лумумба, и все те, кого вы, суки, забыли или даже никогда не слышали. И одновременно сели в своих американских кроватях и закричали толстая чорная Анжела Дэвис и навсегда голодный дедушка Хайдер.
А Коммунисты уходили всё дальше и дальше: мимо каменной очереди в макдональдс и каменной ссущей за углом бляди, пока не превратились в точки. И погасла навсегда Красная Звезда, с которой они прилетели много тысяч лет назад, чтобы сделать нас счастливыми.
И снова пошли часы на спасской башне, и мы тоже пошли дальше, шмыгая носом.
И нихуя мы ничего не заметили и не поняли.
Что не будет уже Будущего, и никогда уже не дадут нам каждому по потребности, и не построят нам висячих дворцов и самодвижущих дорог, не проведут нам в кухню пищепровод, и никого из наших знакомых никогда уже не назовут Дар Ветер. Что и мы, и дети наши, и праправнуки так и будем вечно пять дней в неделю ходить на работу, два дня растить чорную редьку, потом на пенсию, потом сдохнем.
А не нужно было тогда, когда счастье было ещё возможно, пиздить на заводе детали и перебрасывать через забор рулон рубероида, строить в сарае самогонный аппарат и слушать чужое радио. Тогда не обиделись бы Коммунисты и не ушли бы от нас.
[Эта статья неприятна для наших христианских читателей, и мы просим вас пропустить ее. Это обращение к евреям.]
Долго ли нам ждать появления монументов Гитлеру в Израиле? Предположение далеко не абсурдно. Несколько месяцев тому, израильское правительство одобрило проект строительства памятника оттоманским солдатам около Храмовой Горы; ничего страшного, что некоторые из этих турков погибли в боях с Еврейским Легионом.
Из всех цивилизованных стран, только в Израиле есть улица, названная в честь моджахедов, священных воинов ислама, террористов сегодня и джихадистов в прежние времена. И речь не об улице в Рамалле, а в Старом Городе Иерусалима. Палестинцы давно заявили о своем намерении перезахоронить мега-убийцу евреев Арафата на Храмовой Горе после получения ее от Израиля.
Евреи назвали несколько центральных улиц в честь Алленби по прозвищу «Кровавый Бык», британского генерала, позволившего евреям вернуться в Тель-Авив. До того, турки изгнали евреев из-за их про-британских настроений во время Первой Мировой Войны. Но возвращение было обусловлено геополитической победой Англии над Турцией, а не милостью Алленби. Левые евреи с удовольствием проигнорировали центральную роль Алленби в развязывании кровавого еврейского погрома в Иерусалиме. Алленби дал арабам достаточное время на погром, прежде чем вмешалась британская полиция, и по ряду свидетельств, спровоцировал резню чтобы ограничить растущее еврейское влияние. Уничтожение религиозных евреев не заботит хозяев Израиля и обычных евреев, прогуливающихся улицами «Кровавого Быка». Впрочем, возможно, не так уж мерзко называть улицы именем Алленби, если площади названы в честь Рабина.
А что, никаких проблем с присутствием в Израиле христианских туристов? Еврейский закон, даже прогрессивный мыслитель Рамбам, категорически запрещает «чуждое поклонение» в Земле Израиля. И не пробуйте говорить мне, что «поклоняющиеся перекрещенным палкам» – это некие загадочные язычники, а не христиане. Можете своим христианским друзьям эти глупости рассказывать.
Ладно, оставим пока религию. Эти христианские туристы – прямые потомки крестоносцев, христианских толп, которые убивали нас на протяжении пятнадцати веков. Кресты на их шеях – те же, с которыми францисканцы и казаки насильственно крестили еврейских детей, инквизиция сжигала марранов, священники вели толпы погромщиков на наши гетто, и христианские армии уничтожали нас даже в двадцатом веке. Да, уже в двадцатом веке украинцы вырезали больше евреев чем кто-либо до них. А теперь израильское правительство обсуждает безвизовый въезд для украинцев. Мы не хотим их тут видеть, ни единого. Пусть сначала раскаются, прекратят осквернять наши синагоги и кладбища в Украине, нападать на тамошних евреев и пропагандировать антисемитизм. Пусть сначала вернут всю принадлежавшую евреям недвижимость, которую украинцы прибрали к рукам после петлюровцев и нацистов – и тогда поговорим о нормализации. Вместо этого, израильское правительство разрешает отмечать украинский голодомор. Что дальше – будем проливать слезы по поводу инфляции в довоенной Германии?
Даже для евреев-атеистов, не противно ли, что христианские туристы с крестами на шеях приезжают сюда именно для того, чтобы оскорбить нашу религию? Нам не нравится, когда в Израиль приезжают антисионисты вроде Джимми Картера, но ведь эти туристы отвергают саму основу сионизма: еврейскую веру. Они прогуливаются на Голгофу, где было распято их божество – и они, все до одного, уверены что это мы его казнили, что это мы, евреи, кричали: «Пусть его кровь будет на нас!» Прежде чем извиняться за поношение христиан в Шулхан Арухе, спросите их о девятом вале ненависти к евреям в их собственных «святых» книгах. Именно эти антисемитские книги подсказывают им ехать в нашу страну.
И да, это наша страна, а не «город трех религий». Когда они могли, то сносили наши синагоги и закрывали ешивы – и уму не поддается, как мы позволяем их церквям торчать посреди нашего святого города. Омерзительно, когда евреи распевают «Ерушалаим шель захав», восхваляя золотые купола мечетей и перезвон христианских колоколен в Иерусалиме. Да и это меркнет, когда слышишь как израильский военный оркестр приветствует какого-нибудь высокопоставленного немца звуками «Дойчланд Убер Аллес».
«Туризм – источник дохода», так вы подумали? Так вспомните мудрого антисемита Вольтера, который верно хмыкнул, что если даже евреи получат собственное государство, то продадут его.
Больше евреев было уничтожено во имя Иисуса чем по приказу Гитлера – одобренному христианскими священниками. Немцы лишь довели христианские идеи до логического завершения. До Катастрофы, защитники христианства изгоняли нас из своих владений, но убивать – несомненно логичнее. Нам безразлично, был ли Иисус хорошим евреем или же основателем худшего антисемитского движения в истории. Мы не слушаем музыку Вагнера не из-за сомнительной художественной ценности (а она откровенно дрянная), а потому что
Нынешняя молодёжь, например, думает, что если написать на майке «хуй войне», то с этой войной что-то такое случится. Ага. Этой войне уже показывали и хуй, и жопу, и пизду, и ебались против войны, и кололись, и резали вены, а один дедушка даже не ел ничего четыре года — ну и толку? Как была война, так и есть, и всегда будет, потому что нет больше никакого другого такого же полезного и, главное, выгодного занятия.
Да ладно, хуй с ней, с молодёжью, молодёжь, она никогда не бывает хорошая. Ну, а остальные чего? Кто вот из вас умеет хотя бы разобрать автомат Калашникова? Я даже не спрашиваю про собрать. В какую сторону наматываются портянки, а? Что такое антапка? Сколько пальцев должно быть от шапки до бровей — три или четыре? Или, может быть, два? В какую сторону падать ногами, если вспышка слева?
Утрачены простейшие умения: вскипятить воду при помощи двух гвоздей, прикурить от электрической розетки, не говоря уже про прикурить от лампочки — этого и в хорошие-то времена не всякий умел. Играть на гармошке кто может? Очищать одеколон с помощью железного лома? Да хотя бы выпить одним махом полный стакан ректификата?
И женщины наши — что они умеют, кроме как подманить неприятеля своим телом? А задушить-то его правильно не умеют, когда он заснёт. Да ещё, чего доброго, к нему привяжутся, детишек от него нарожают неприятельских. А вот спрятать Партизана, чтобы не под койкой и не в шкафу, а так, чтобы он назло врагу просидел два года в погребе, удовлетворяя и справляя все свои естественные надобности — нет таких женщин, не вижу я их.
Вот вы, наверное, думаете, что отцы наши и деды победили Гитлера с помощью науки и техники? Хуй! Исключительно благодаря правильной намотке портянок, спирту, гармошке и неказистым женщинам в телогрейках.
Ведь самое главное — это чтобы неприятель понял, что делать ему здесь абсолютно нехуй.
Пуппеншпилер: Известно ли тебе, милая Ученица, что к каждой падшей женщине рано или поздно обязательно приходит Человек С Каменным Хуем? Поступь его тяжела, как у водопроводчика, лицо его покрыто трещинами, в глазах его гноится лёд. Он входит ночью в дом и стоит в прихожей, как чурбан, пока не стукнут два раза его Каменные Яйца и не заскрипит, поднимаясь, его Каменный Хуй. И тогда он чугунной поступью входит в спальню женщины, срывает с неё одеяло и вставляет свой мёртвый Каменный Хуй в её живую и теплую пизду. И женщина в ужасе просыпается от того, что внутри неё растёт огромная холодная пустота. Женщина хочет закричать, но Каменный Хуй замораживает ей изнутри сердце, и она не может издать ни звука, и лишь ногти её ломаются о бесчувственную спину Человека С Каменным Хуем. И когда Каменный Хуй взрывается внутри ледяной пустоты миллионом каменных иголок, женщина теряет сознание. А когда она приходит в себя, Человека С Каменным Хуем уже нет, тикают часы и в окно светит фонарь. Женщина протягивает окровавленную руку к своему животу — а пизда у неё КАМЕННАЯ.
Ученица: Мы ебаться будем?
Пуппеншпилер: Да, обязательно. Но знаешь ли ты, милая Ученица, что на острове Суматра водятся жёлтые макаки, которых аборигены называют на своём наречии бананоёбами? Эти макаки знамениты тем, что ебут бананы, погружая их на три четверти себе в жопу. Беда же состоит в том, что экономика острова Суматра, а так же благосостояние туземцев зависят именно от экспорта бананов. Макаки же выбирают самые лучшие бананы, при этом говно их отличается крайней едкостью, и после использования ими бананов последние годятся исключительно на корм домашнему скоту, из которого на Суматре, как известно, водятся только игуаны, мясо которых, в свою очередь, отличается неприятным мускусным привкусом. Туземные фермеры пытались бороться с этим пагубным пристрастием макак, смазывая наиболее привлекательные бананы перцем и горчицей. Но когда выяснилось, что одна взбешённая макака-бананоёб может легко покрыть жидким калом до семи пальм, эту практику прекратили. Ещё более проблему осложняет то, что жёлтая макака считается у местных жителей священным животным и отцом нации, поэтому об её уничтожении не может быть и речи.
Ученица: Засунь мне палец в пизду.
Пуппеншпилер: Так хорошо?
Ученица: Да, спасибо.
Пуппеншпилер: И тут, если рассмотреть проблему внимательнее, возникает любопытнейший вопрос: так кто же кого ебёт? Бананы ебут макак или же макаки ебут бананы? Подходя к проблеме формально, можно подумать, что именно бананы ебут макак, так как это они погружаются к ним в жопу, а не наоборот. Но правильный ответ нужно искать вовсе не здесь: в действительности, бананы ебут туземцев. Это всегда очень важно: проследить цепочку ебущих и ебимых, и вовремя обнаружить в конце этой цепочки самого себя. В момент безмятежного счастья вздрогнуть, прислушаться и воскликнуть: «Кажется, меня кто-то ебёт!»
Пуппеншпилер замолкает и задумчиво чешет яйцо.
Ученица достает из шкафа картонную коробку из-под зимних сапог и укладывает туда Пуппеншпилера.
Ученица: Хуй пососать?
Пуппеншпилер: Разумеется.
Засыпает.
Ученица накидывает халат и долго рассматривает свой глаз в маленьком зеркале, подняв пальцем верхнее веко.
Потом встает, потягивается и нюхает коробку с Пуппеншпилером, морщится, приносит из кухни полиэтиленовый пакет, вытряхивает туда из коробки спящего Пуппеншпилера, завязывает пакет узлом и выбрасывает в мусорное ведро.
Раздаётся звонок в дверь.
Ученица открывает, входит Человек С Каменным Хуем.
Человек С Каменным Хуем: Что это воняет?
Ученица: Мусор. Мусор воняет. В мусорном ведре. Которое я тебя ещё утром просила вынести. Милый.
От них уже просто житья никакого не стало: в метро сесть некуда, в
магазинах не протолкнешься, семечками все заплевали.
Люди расхватали все прекрасные вещи: зайдешь в магазин, а там остались
одни картонные сосиски и кособокие пиджаки. Даже продавцы уже спохватились:
на те вещи, которые им самим нравятся, они специально ломят такие цены,
чтобы никто не купил.
И главное, нет от них никакого спасения.
Запрешься у себя в квартире, так нет: звонят, сволочи! В дверь, по
телефону, в пять утра, сорок восемь звонков. "Да!!! Алло!!!" "Что
новенького?" -- спрашивают. Всех уничтожать.
Чтобы от людей убежать, нужно сначала полчаса в метро на эскалатор
проталкиваться, потом в электричке два часа про пластмассовые чудо-веревки
слушать и еще час через бурьян в самую черную чащу прогрызаться, чтобы
выйти, наконец, на поляну. А там уже насрано, в самой середине. И бутылка от
кока-колы.
Пустыня, джомолунгма, антарктида, луна -- нигде спасения нет. Вылезут и
бутылочку спросят. Или как дела.
Поэтому -- уничтожать.
Для начала нужно всем желающим раздать автоматы и сказать, что им
ничего не будет.
Уже через день половина начальников, зятьев, тещ, свекровей и
тамбовских родственников будет валяться в лесопосадке.
Трамваи утопить, метро засыпать, нечего шастать туда-сюда, пусть дома
сидят, детей воспитывают как следует, а то все стены хуями изрисовали уже.
Отключить воду. Когда спросят, где вода, ответить: "Выпили. Сами
знаете, кто".
Бани взорвать, сказать, что чеченцы. Электричество отключить, сказать,
что хохлы.
Через неделю еще живых собрать на площади и рассчитать на
первый-четвертый. Первых-вторых расстрелять на месте, третьих объявить
сраным говном, четвертых -- сверхчеловеками.
Сраное говно поселить в бараки и кормить червивым горохом.
Сверхчеловеков поселить в Кремль и Эрмитаж, и кормить одними устрицами. В
туалет не выпускать. Каждую пятницу проводить среди сверхчеловеков розыгрыш
лотереи. Кто выиграл, того уничтожать.
Установить полную диктатуру. Диктатора назначать по понедельникам из
сраного говна. В воскресенье вечером расстреливать. С вечера воскресенья до
утра понедельника -- полная анархия. Все ебут всех. Кого не ебут, того
уничтожать. В шесть утра все на работу.
Через год оставшихся посадить в баржу и утопить.
Выйти на поляну, проверить -- если опять насрано, все повторить.
Неисповедимы пути Господни, и создал Господь людей для того, чтобы они ели Дохлых Кошек. Был ли в Господнем хозяйстве этого продукта переизбыток или по другим, нам недоступным причинам, — того нам знать незачем.
И первые люди, прародители наши Адам и Ева, послушно ели в каждый день Дохлую Кошку на завтрак, Дохлую Кошку на обед, Дохлую Кошку на ужин, да ещё по облезлому хвосту в полдник, пока не пришёл к ним Змей и не накормил их яблоком.
— Отчего же тогда мы едим Дохлую Кошку? — спросил Адам, отведав змеиного яблока.
— Вот и я говорю, — отвечала ему Ева.
И перестали первые люди есть Дохлую Кошку, и были за то немедленно изгнаны из Господнего Рая, и стали жить в Говне и жрать всё, что висит, торчит и валяется, всех тварей летучих, ползучих и водоплавающих, всех гадов земных и морских, но одного только не ели люди: Дохлую Кошку.
И отворотил от них Господь лице, и занялся делами своими, наблюдая за тем, как растёт трава и вращаются небесные сферы, а также и другими предметами, для нас вовсе непостижимыми, и не обращал более внимания на людей, ибо не исполняли они своего Предназначения.
Как вдруг однажды услышал Господь за спиною своей покашливание и, оборотившись, увидел Евреев.
— Здравствуй, Господь, — сказали Евреи, отирая рот, — а мы тут Дохлую Кошку съели.
— Сами? — удивился Господь. — А зачем?
— Вот он, — показали Евреи на самого старого из них, слепого уже и глухого, — прочитал в Книге, что таково наше Предназначение.
— Молодцы, Евреи, — сказал Господь в радости. — И да будет вам за это моё вечное Благоволение.
«Минуй нас пуще…» — пробормотал было тихо один молодой Глупый Еврей, но получил тут же от Старшего Еврея такую изрядную оплеуху, что более рта своего не раскрывал.
И с этих пор оборотился вновь Господь к людям, и много такого с тех пор произошло, чего и в тысячу лет не перескажешь. И с той поры каждому молодому Юноше, начинающему своё поприще в мире, приносят Дохлую Кошку на золотом блюде и предлагают её съесть за тысячу рублей.
Благоразумный Юноша примет такую Кошку с благодарностью, обглодает до последней косточки и получит за это заслуженную награду. И прошелестит такой Юноша мимо нас в сверкающем экипаже в окружении дев небесной красоты, ибо такую награду он себе избрал.
Но всякая награда не безгранична, и в один день упадёт Юноша наземь с простреленной головой, и душа его, отделившись от тела, развеется в такой мелкий прах, что даже самый Ангел Смерти не сумеет собрать его душу вновь, когда придёт пора для Страшного Суда.
Не то другой Юноша: он в глупой гордыне своей вообразит, что равен Господу, а то и превыше Него, что самые гималайские горы подвигнутся, чтобы осуществились его намеченные планы, и отвергнет он Кошку с негодованием. И лишь когда седина тронет облетающие его волосы, увидит прежний Юноша, что дела его все обращаются в пыль, и дома его выстроены из пыли, и что сам он не более как пылинка, влекомая неведомо куда холодным ветром. И тогда вновь поднесут ему Дохлую Кошку, но уже на простом деревянном блюде. «Но где же золотое блюдо?! — воскликнет прежний Юноша, в котором не умерла ещё совершенно гордыня. — Где тысяча рублей?» «Тысяча рублей — с вас», — ответят ему равнодушно. «Тысячу рублей за то, чтобы съесть Дохлую Кошку!», — воскликнет он с негодованием и вновь оттолкнёт блюдо.
И невыразимо печальна станет с этих пор и до самой дряхлой старости его судьба. «Когда же он наконец издохнет?» — будут шептать ему вслед люди, не в силах выносить более зловония мёртвой его души, которую он влачит в жалком своём туловище. И однажды обнаружат его задушенным в грязном его жилище с вылезшими наружу глазами и вывалившимся языком, и мёртвый дух его будет до самого Конца Света, пугая старух, обретаться на помойках в поисках Дохлой Кошки, которую уже никогда не суждено ему съесть.
Другое дело, если прежний Юноша смирится и отдаст всё, что имеет, для того, чтобы съесть Дохлую Кошку — в таком случае он выполнит своё Предназначение на земле, и забудет он самое имя своё, и лёгкая его душа отделится от неповоротливого тела и улетит в Небеса, к светлым Ангелам, где, как они, не будет он знать ни горестей, ни печалей, ибо на Небесах они ведомы доподлинно одному только Господу.
И лишь некоторые мудрейшие из людей, чьи имена и чьи лица всем нам слишком известны, избрали достойнейший из путей, и подобно самым первым людям в каждый день едят Дохлую Кошку на завтрак, Дохлую Кошку на обед, Дохлую Кошку на ужин, да ещё и облезлый хвост в полдник.
Один мужчина пришел к доктору чтобы тот вылечил ему насморк. Но
оказалось, что доктор умер. Тогда мужчина надел на себя докторский халат и
шапочку и стал принимать других больных, будто бы он доктор. И специально
выписал всем Очень Ядовитые таблетки, от которых все больные тоже умерли. А
себе он выписал Хорошие Полезные таблетки, но все перепутал, выпил вместо
них плохие и умер. Когда про это узнали, то главного врача и других врачей,
и нянечек, и даже уборщицу бабу Дусю вывели во двор больницы и расстреляли
всех, а потом выбросили на помойку, даже не похоронили по-человечески. Они
от этого все превратились в крюгеров, пришли во сне к тем, кто их
расстрелял, порезали их и съели. А потом еще пошли к родственникам и тоже их
съели. И знакомых всех съели, даже если кто-то просто по телефону ошибся
позвонил. А все кого они съели, тоже стали крюгеры и тоже стали всех резать.
Многие даже и не ели уже потому что не лезло, так сильно обожрались. Мизинец
с ноги откусят и хрустят, деликатес у них считается. Потом уже когда вообще
всех съели, спохватились конечно -- сниться-то уже некому. Ну, постояли,
плечами пожали, взялись за руки да и лопнули все. И вообще никого не стало.
Одна только старуха в Сибирской Тайге живая осталась, потому что была слепая
глухая идиотская дура и ничего не знала, про то что на свете творится. И
родственников у нее никаких не было потому что их всех Медведь сожрал. Пошла
эта идиотская старуха за перловой крупой в деревню, а в магазине никого нет.
И крупу продать некому. Кричала старуха, кричала, да так и померла с голоду.
И куры ее так и не дождались, подохли. И Медведь пришел последнюю старуху
сожрать, сидел-сидел, расстроился, пошел и объелся плохих поганок. До утра
плясал, а потом насрал большую Кучу и тоже сдох.
Все. Всем спать.
Пиноккио хотел стать настоящим мальчиком. А Буратино, наоборот, каждый день вбивал в себя один гвоздь, чтобы когда-нибудь стать Железным Дровосеком.
***
Буратино не умел есть пищу как люди, а Пиноккио умел: придёт он из гостей, откроет дверку на животе — а там всё аккуратно лежит в пакетиках: и первое, и второе, и третье. Только пережёвано всё очень мелко.
***
Однажды Буратино поссорился с Пиноккио и, чтобы попугать его, позвал карабаса-барабаса. Тогда пиноккио тоже позвал кукольника-манджофоко.
Карабас-барабас и кукольник-манджофоко оказались братья-близнецы, разлучённые в детстве. Они заплакали, поцеловались, потом поженились и стали жить счастливо. Даже взяли себе в детдоме ребёночка на воспитание.
***
Однажды Пиноккио подарил Буратино свою азбуку, а как ей пользоваться, не объяснил. С тех пор с Буратино стало уже вообще невозможно выйти на улицу.
***
Однажды Пиноккио купил карту звёздного неба южного полушария и пошёл по этой карте в какое-то место. Вернулся он через два года седенький, с отломанным носом.
Тогда Буратино взял ту же самую карту, пошёл по ней в то же самое место и вернулся через пятнадцать минут со словом Жопа, нацарапанным гвоздём на спине, и со связкой бубликов на шее.
Если у кого-то нет джипа, он не знает, что к каждому джипу прилагается
кассета с Музычкой.
Эту Музычку все слышали, когда Джип проезжает мимо: буц-буц-буц. Но ни
у кого такой Музычки дома нет.
У меня тоже нет джипа, но я все знаю -- я однажды переводил Секретную
Инструкцию К Джипу, там было написано про круз-контрол и другие Тайные Вещи,
но главное что про Музычку.
Так вот.
На каждой кассете записан КОД. Если такую кассету дать кому-то
переписать, то по этому КОДУ можно определить, с какого джипа эта кассета.
А когда определят, тогда не обижайся. Поедет такой человек на своем
джипе за границу, пусть даже в финляндию чухонскую, а пограничник посмотрит
в компьютер и скажет, мол, очень будем счастливы с радостью пропустить вас
лет через пятьдесят если больше ничего не натворите, следующий пожалуйста.
И ничего больше с таким джипом сделать нельзя: ни продать, ни починить
-- все боятся, потому что джип этот Порченый. И гаишники по рации передают:
тут джип к тебе едет Порченый, тормозни-ка его тоже и следующему передай.
На таком джипе нужно сразу же ебнуться в камаз на Кольцевой Дороге и
бросить его там нахуй, пусть разворовывают все. Нельзя даже сигареты из него
забрать.
Не то однажды будет его хозяин возвращаться домой, а под колесом у него
хрустнет. Выйдет он посмотреть -- а там МАТЬ его лежит, старенькая старушка:
выбежала сыночку котлеток купить пожарить, проголодался наверное. И смотрит
в небо черное: за что же ты меня так, сынок?
Да. А тут стою на остановке, маршрутку жду, а мимо москвич едет, и из
него: буц-буц-буц. Вот это да, думаю, кто же это Музычку москвичу продал, не
побоялся?
Тут москвич останавливается, стекла опускает -- нет, наебка:
агата-кристи технопоп буцкает.
У меня часы однажды такие же были, исейко назывались. Два часа хорошо
шли, а потом минутная стрелка за часовую зацепилась, да так потом вместе и
крутились, только очень медленно, за день часа на два, не больше.
Рассказывают, что жители одной приамурской деревни часто видят в холмах и сопках Малинового Человека.
Называется он так не потому, что питается малиной, хотя он действительно ей питается, иногда вступая в конфликты с Медведем, а потому что до сих пор носит малиновый пиджак.
Языка его местные жители не понимают и вообще стараются держаться от него подальше: повадками он более всего напоминает того же медведя: ловит в реке рыбу, а на зиму выкапывает себе берлогу. Если его не дразнить, то на людей не нападает.
Удивительно то, что живёт он там уже довольно много уже лет, но пиджак его не тускнеет — раньше версаче всё же хорошие шил пиджаки, это потом его турки испортили.
В ясную погоду Малиновый Человек поднимается на самую высокую сопку и достаёт из пиджака огромную мобилу с золотыми кнопками. Громко сопя, он тычет в кнопки толстым своим пальцем и долго потом стоит, приложив мобилу к уху.
Но никто не отвечает ему, никто. Лишь трещит что-то иногда — то ли инопланетяне ищут братьев по разуму, то ли американские лётчики спрашивают у пентагона кого бы ещё разбомбить. Но это всё Малиновому Человеку не интересно.
А те, кто мог бы ему ответить — их всех поубивали. Последние два вована застрелили друг друга одновременно и больше их не осталось ни одного.
Не мелькнёт более в толпе малиновый пиджак, не сверкнёт на солнце златая цепь. За рулями шестисотых и джипов сидят бывшие блондинки и если спросить такую женщину про вована, она удивится, потому что давно про него забыла. И даже про то, как он её пиздил, тоже забыла. И дети его — двоечники и второгодники в гарварде и кембридже, забыли. И если спросить интеллигентного человека в очках откуда у него взялся миллиард долларов, он не помянет вована добрым словом, а будет тыкать всем в нос какие-то фальшивые бумажки с настоящими, впрочем, подписями Гайдара и Чубайса. И не по вованам звонят ими же подаренные колокола.
Закончился передел муравейника и матка теперь мечет энергичных менеджеров и тихих работяг, а малиновые солдаты никому уже не нужны.
И долго стоит Малиновый Человек с трубкой, затем швыряет её на землю и, крича что-то на мёртвом ныне языке, топчет её лакированными ботинками. Потом всё же подбирает, прячет во внутренний карман пиджака и уходит в чащу, громко треща ветками — пошёл значит Медведю пизды давать.
Однажды на моем балконе свила гнездо Птица Мира.
Я как-то пожалел выгрести совком для мусора это гнездо, там лежали два
грязненьких яйца, одно поменьше, другое побольше. Из того, которое побольше,
вылупилось очень неприятное Существо, покрытое жесткими серыми волосами.
Потом я его за какими-то важными делами забросил, а однажды выглянул на
балкон -- еееб твою мать!: висит под потолком огромное, черное, как
ворон-невермор, но вниз головой, с красными глазами, страшное.
В общем, прижилось. Иногда гремит подоконником:водит своих баб по
родным местам, типа вот моя деревня. Потом ебет их на балконе и кажется
пожирает, потому что перьев очень много.
Это раньше было можно, когда люди в основном помалкивали и копали свою брюкву, угрюмо поглядывая на окружающее пространство из-под низких своих лбов.
А сейчас все стали очень сильно умные, и у каждого из головы постоянно лезут мысли, которые они все до единой обязаны немедленно нам рассказать.
Для пиздежа придумали множество приспособлений: одни побольше, другие поменьше. Одни можно носить с собой, другие с места не сдвинешь. Люди идут по улице, сидят на диване, едут в автомобиле и всё время пиздят, пиздят и пиздят.
Нажмёшь любую кнопку, повернёшь любой выключатель — оттуда немедленно раздаётся пиздёж: «я так думаю…», «с моей точки зрения…», «в создавшейся ситуации…».
Но этого всё равно маловато, надо ещё, давай-давай — придумали интернет. А в интернете пиздят уже вообще все — полным-полны набиты болталки, чаты, форумы и вообще неизвестно что. Аськи кукарекают, почта звякает: хотите хуй побольше, сиськи потолще, семь тысяч тонн вагонки и тридцать миллионов долларов совершенно бесплатно? Не хотите? Не может быть! А почему не хотите? Нет, мы хотим это знать! Не может нормальный человек этого не хотеть. А тогда хотите, мы вам расскажем, как правильно печь лаваш, сосать хуй, рожать детей, ездить автостопом и расписывать кухонные доски?
Но ведь нельзя же раздувать этот шарик вечно. То, что вселенная бесконечна, — это нас не касается, вселенная нашего пиздежа не слушает — он оседает в нижних слоях нашей с вами атмосферы. И в этой атмосфере уже не следует выёбываться и размахивать руками. Раньше один только поэт Тютчев не знал, как слово наше отзовётся, а сейчас этого уже вообще никто не знает.
Вот один человек где-то снял фантастический фильм про то, как столкнулись два самолёта, другой написал про то же статейку, третий рассказал что-то кому-то, и пожалуйста вам — действительно столкнулись. И ещё два просто так ёбнулись.
Вот на одном острове человек собрал вокруг себя других людей и говорит им: «Назовите мне, кто из вас тут лишний?» А совсем в другом месте шатается ледник, и кто тут лишний — это не тебе, брат, решать, упокой Господь твою душу.
Так что — не пиздеть. Ходить медленно, дышать редко. Переходить улицу на зелёный свет и чистить зубы по утрам.
Поэтому, если вы просыпаетесь утром и думаете: "Ой, блядь! И чего же
это я такое вчера отчебучил? И зачем это я такое сделал?" -- это означает,
что внутри вас поселился мерзкий карлик, который решил, что он тут один
знает, что такое хорошо и что такое плохо. Если его немедленно не придушить,
он вскоре будет ходить внутри вас в кальсонах, зевать, чесаться, заведет
себе кресло-качалку, тапочки, пригласит родственников и будет бубнить,
бубнить и бубнить, пока вы не начнете шипеть, щелкать и заикаться, как
органчик из произведения писателя Салтыкова-Щедрина.
Уничтожают этого карлика так: идут и сдаются в дурдом. Потому что если
вы не сдадитесь в дурдом сами, за вами оттуда все равно приедут и будут
больно бить по дороге и во время заполнения амбулаторной карты. В дурдоме вы
должны попросить себе самый отупляющий и оболванивающий из всех пыточных
курсов лечения. В страданиях, говорят, душа укрепляется. Если лечение будет
успешным, то душа ваша укрепится так, что из дурдома вы выйдете
чурбан-чурбаном.
Но не спешите радоваться: сначала нужно точно убедиться в том, что вас
хорошо вылечили.
Для этого нужно изловить самую белую и пушистую кошечку, которую только
можно найти, желательно с розовым бантиком на шее, прибить ее гвоздем к
дереву и бросать в нее обломками кирпичей, пока кошечка не превратится в
тряпку. Если при этом у вас возникнут неприятные ощущения -- значит, вас
плохо лечили, нужно идти скандалить назад в дурдом -- пусть они за это
денюжки платят.
И еще радуйтесь, что вовремя это дело заметили. Ведь могли бы сразу
пойти и сожрать живого младенца или изнасиловать свою первую учительницу, а
потом бы так сильно распереживались, что вам бы уже никакая лоботомия не
помогла.
В общем, главное -- не опускать руки. В одном дурдоме не помогли -- в
другом помогут. Не может так быть, чтобы нигде не помогли, не может.
Совесть является одним из омерзительнейших свойств человеческой
природы.
К примеру: человек подкараулил кого-нибудь в лесочке, расчленил,
надругался в свое удовольствие, радуется. Как вдруг изнутри него раздается
нудный голос: дескать, мало того, что сам перемазался как свинья, так еще и
нагадил тут, намусорил, кто это за тобой убирать будет? Человек начинает
нервничать и, чтобы заглушить неприятный голос и как-то развеяться, идет и
расчленяет кого-нибудь еще. Тут голос вообще начинает орать как диктор
левитан, и человек, обезумев, начинает расчленять вообще всех, кто под руку
попадется.
Вот вам и еще один чикатилло.
Или, скажем, поручат кому-нибудь закупить подгузников для домов малютки
крайнего севера, а он вместо подгузников купит себе джип ландкрузер. И ездил
бы себе, радовался, но вдруг возьмет да и загрустит: я тут в теплой машине
сижу, а малютки-то? С мокрыми-то жопами? Да на крайнем севере, а? Вылезет из
джипа и подарит сто долларов сироте, который как раз из урны завтракает.
Сирота, ясное дело, тут же закажет себе водки, девочек, марафету, да и
окочурится под вечер от такого невыносимого удовольствия.
Или еще: живет человек, иной раз выпивает, не без этого, кто сейчас не
выпивает. Ну, приползет домой на карачках, даст жене в рыло да и заснет. А
она с него сапоги стащит, портянки заскорузлые размотает и в коечку уложит.
Рассольчику возле коечки поставит и сама рядышком прикорнет. Он утром
проспится, голова трещит, зуб выбит, а от жены ни одного слова упрека: вот
тебе все чистенькое, а вот тебе огурчик. Святая женщина, святая. Стыдно ему,
просто сил нет. Ну и зарубит ее как-нибудь по пьянке, кто ж такое вытерпит.
-- Угу, -- говорим мы, потому что язык на полу в мусоре валяется,
отпрыгался, -- угу, и одним шмыгом носа всю восточную Европу в гармошку
сморщиваем.
Но доктор-то, сволочь, пригнулся и снова как ебанет!..
И вот сидим мы в стеклянном гробу, воняем горелой пластмассой, и
сколько будет семью восемь вспомним, наверное, но только если очень крепко
задумаемся. А пока мы думаем, доктор уже язык с полу подобрал, об штаны
вытер и пришивает на место цыганской иглой. Язык воняет дрисней, карболкой,
у доктора руки невкусные, соленые -- вспотел, видать, сильно, пока мы Европу
морщили. И плачем мы, и размазываем по обгорелой харе грязные слезы, потому
что вселенная скукожилась в такую дрянь, которая сама под себя только ходить
может. И жалко нам, а чего, спрашивается, жалко? Мы уже и не помним.
И просыпаемся мы уже насовсем, пьем теплую воду из-под крана и смотрим
в окошко.
Скоро зима. От мерзости идет пар. Иногда из нее вылупляется глаз и
медленно куда-то улетает, покачиваясь в воздухе. И сопли, сопли, бесконечные
сопли сверкают под луной.
Красиво.
Насморк вот только нас мучает. Бородавка на носу вылезла, волдырь на
лбу вскочил и чешется -- третий глаз, должно быть.
Как проклюнется, там видно будет
Мы, пока тетке такие глупые мысли в голову не взбрели, срочно суем ей в
каждую руку по гранатомету. Тетка, как велит ее женская природа, тут же
дергает гранатометы за все выступающие части, и мы наблюдаем, как вослед уже
бывшему соседу, улетающему в окно со спущенными штанами, разматывается рулон
розовой туалетной бумаги. Вот так-то. Холодильник наш ему, видишь ли, громко
дребезжал!
Тетка от такой неожиданности немедленно разевает рот и напускает лужу.
Можно подумать, что в первый раз увидела мужика с голой жопой, ага.
Но тут мы замечаем, что тетка начинает как-то неприятно второй
гранатомет ощупывать, после чего что-то происходит с фотографической нашей
памятью. То есть, видим мы, как тетка и какой-то полоумный шварценеггер
волочат нас по пыльному двору, солнышко светит, у нас черепушка сверху
наполовину снесенная, а у тетки в руках опять гранатомет и полиэтиленовый
пакет с какой-то серо-красной кашей, с нашими мозгами должно быть. А как мы
все тут оказались -- не помним, хоть режь. Какая-то неприятность вышла
должно быть. Опять, видно, тетка чего-то начудила.
Приносят нас в районную больницу. Тетка, сразу на входе, пуляет две
гранаты в регистратуру, чтобы тамошняя сука амбулаторную карту не
спрашивала. А сбрендивший шварценеггер нас на себе волочит вприпрыжку,
пузырики счастливые пускает, все ему теперь куличики.
После этого оказываемся мы в неизвестном кабинете, где доктор в очечках
что-то знай себе бубнит про флюорографию, микрореакцию, первый кабинет... Ах
ты сука!, -- удивляется тетка и всаживает гранату аккурат в середину
кишечно-инфекционного отделения, наловчилась уже. Все утки вдрызг, дрисня
фонтаном, зато доктор стоит весь в крапинку и уже на любое должностное
преступление согласный.
Заводит он свою центрифугу и процеживает через нее всю дрянь из
мешочка: что посерее -- в одну кювету, а что посопливее -- в другую.
Правильно-неправильно -- да хрена там в этой центрифуге разберешь, она же
крутится, как сумасшедшая, аж стекла дребезжат. Потом вываливает доктор всю
серую кашу из кюветы нам в остатки черепушки и даже ложкой выскребает, так
старается. Наконец нахлобучивает нам сверху оплешивевшую верхнюю половину и
током как ебанет! У нас только зубы -- клац!, и язык синий уже по полу
скачет. А доктор снова -- десять тыщ вольт еблысь!
Вот тут-то у нас в башке что-то чавкает. И встаем мы во весь свой
средний рост. Медленно-медленно. Глазками своими выпученными во все стороны
поворачиваем и в уме кулек шестнадцатеричных интегралов лузгаем, чтобы время
скоротать до установления ровно через три секунды нашей беспредельной власти
над вселенной, видимой нам до тех самых краев, на которых она сама под себя
заворачивается.
А однажды снится нам сон.
Как будто встали мы среди ночи водички из под крана попить, в окошко
выглядываем -- мать честна! -- а там счастье привалило, чистый голливуд:
висит прямо посреди двора вертолет, а оттуда местный терминатор ботинки
кованые свесил и мерзость из огнемета поливает. А сам сигаретку курит, типа
не впервой ему. А вокруг оцепление и главный полковник в камуфляже и черных
очках рукава по локоть закатал. Еще бы рожу ваксой намазал. Смех да и
только. Мерзость-то сначала сидит смирно, но потом терминатор видно пару
поганок все же подпаливает. Вытаскивает тогда мерзость из себя щупальце
потолще, аккуратно берет вертолет за хвост и о соседнюю станцию метро слегка
постукивает. Терминатор с перепугу сразу же прямо в середину мерзости с
двадцати метров хлюпает, а когда гранаты от керосина занимаются, весь этот
голливуд отправляется по воздуху с горящими жопами прямо в сторону соседнего
дурдома.
У нас тоже стеклышки вылетают, но ничего -- не холодно, потому что
станция метро горит довольно хорошо и дает заметное тепло. Мы даже слегка
начинаем переживать -- как бы холодильник у нас не разморозился, а то из
него такая дрянь польется, какой ни одна мерзость из себя не выдавит.
Спускаемся мы вниз, а там дымище, мерзость хнычет, пузыри пускает.
Кругом пулеметы валяются, гранатометы и совсем уже какая-то неизвестная
дрянь. Ну, в таком хорошем хозяйстве, как у нас, всякая мелочь сгодится.
Собираем мы, чего унести можно, и домой возвращаемся.
А водички-то так и не попили! Заходим мы на кухню -- а там тетка сидит.
Откуда взялась, зачем? Ничего не понятно. Сиськи в разные стороны торчат,
зубов штук пятьдесят, сейчас сверху вспрыгнет, выебет до смерти, а потом
жрать ей накладывай, видали мы таких, спасибо. Такая уж дрянь иногда
приснится.
А мерзость тем временем двор осваивает. Те бомжи, которые уже совсем
ничего не соображали, в нее в первый же день вляпались, да там и сгинули. А
тех, которые еще чуть-чуть в своем уме были, она наловчилась на бутылки
ловить: выстроит посреди себя целый штабель ящиков, а в них бутылочки так на
солнце и горят! Бомжи прямо целыми шеренгами идут. А как дойдут, так даже
передраться как следует не успеют. Поминай как звали. Тишина, и пьяные нигде
не валяются. Хорошо!
Местные жители не нарадуются: прямо в мерзость мусор вываливают, всякой
тухлятиной подкармливают, за уборку платить не нужно.
А мерзость на бомжах да на тухлятине харю совсем уже невозможную наела:
на полдвора расползлась, семнадцатое поколение на ней поспевает, а глубина
соплей в иных местах уже до трех метров доходит.
Однако, начинают за мерзостью замечать, что она уже совсем к другим
старушкам пристрастилась -- к полезным, которые на лавочках сидят и следят
внимательно, чтобы все было правильно. Вот одна старушка пошла за молоком,
другая за крупой -- а возле мерзости родственники через два дня ботики с
мехом находят и шапочку вязаную. Ну, ясное дело, звонят они в милицию.
Милиция приезжает, из жигулишек выскакивает, глазки поросячьи
выпучивает и разводит дубинками в разные стороны: да что же вы тут такое
расплодили? Это, говорит, нужно вызывать санэпидстанцию. И задом, задом,
обратно к себе домой, на базар, среди петрушки устав караульной службы
блюсти.
А санэпидстанция что? Та вообще еле ноги унесла -- у нее мерзость
семьдесят кило наиновейшего дусту сожрала и чем-то едким главному отравителю
в рожу плюнула. Кое-как с него противогаз соскоблили.
В общем, махнули на мерзость рукой. Где совсем не пройти -- досочек
пробросили, кирпичей, тухлятину стали прямо из окон в мерзость вываливать, а
старушек всех на ключ заперли, чтобы не очень по двору шлялись.
Однако вскоре все проясняется. Вот мы видим, как соседская старуха,
тоже противная, даром, что без соплей, подкрадывается к нашей двери и сует
под нее квитанцию за междугородные переговоры. А мерзость ее изнутри прямо
за эту квитанцию сквозь щель всасывает и там за дверью хрупает. Видно не
наелась она сосиской. Старушка-то что -- там еды-то на один зуб, и остается
от нее один измусоленный тапочек. А квитанция, та ничего -- лежит себе в
прихожей. На сто тридцать два рублика сорок семь копеечек. Недешевы нынче
переговоры-то.
Старушку кому-нибудь может быть и жалко, но зато мы-то теперь точно
знаем, что мерзость -- вредная, и нужно ее немедленно изводить, потому что
как-то она не в меру обжилась: обложила все вокруг яйцами, обклеила
паутиной, гною по колено из себя надавила и забила всю канализацию. Да еще
настроила в углу каких-то пыльных поганок, а в них что-то совсем уже
неприятно потрескивает.
Кроме того, недели через три старушкина племянница обязательно
хватится, пришлет милицию, а уж если милиция в доме заведется, ту уж точно
сроду не вытолкаешь.
А как ее изводить, спрашивается? Ну ладно, берем мы швабру и начинаем
потихоньку сгребать мерзость в сторону двери. А она хнычет, упирается.
Пригрелась на всем готовеньком, детки у ней новые в поганках зреют.
Просачивается мерзость обратно, за батарею присосками цепляется, попробуй
отдери.
Тогда мы делаем так: берем мусорное ведро и начинаем загружать туда
совком поганки. Мерзость нас за руки хватает, смотрит умоляюще, а мы хоть бы
что -- берем ведро, спускаемся вниз и вываливаем его прямо на помойку
посреди двора. А мерзость, вон она, уже вниз по лестнице шлепает, к грибам
подползает, три раза их пересчитывает и слезами горючими поливает.
Вот так-то у нас! Нечего было раковину на кухне засорять! А то, ишь
повадилась детишек своих обосраных под краном полоскать. Да еще всю лестницу
соплями изгваздала. Хуже подростков, честное слово.
В общем, мерзость мы извели и старушкиной племяннице глаза круглые
показали -- какая, мол, такая Анна Матвевна?
Но мы еще точно не знаем -- а вдруг эта мерзость не очень вредная? А
может, наоборот, полезная? Вдруг, если из нее ведро соплей нацедить и на
потолок плеснуть, то вся побелка обвалится, которую туда пятьдесят лет
каждый год намазывали? Мы же не пробовали. Или, например, настричь с нее
бородавок, на спирту настоять и выпить стакан натощак с похмелья, тогда что
получится? Страшно интересно.
Но тут мы заходим на кухню и видим, что бесстыжая мерзость уже влезла с
ногами прямо в холодильник и там бутылкой нашего кефира хрустит. И ладно бы
ей этот кефир на пользу пошел, так ведь нет! Весь кефир по харе размазался,
а мерзость пластмассовую бутылку дожевывает, хотя этих бутылок полное
мусорное ведро. А детишки кружком расселись и на родительницу пучатся:
ума-разума набираются.
Тут мы понимаем, что если сейчас же эту мерзость не окоротим, завтра
она уже сожрет три последних маринованных огурца, которые мы бережем на
какой-нибудь черный случай, например, если гости с водкой придут, и делаем
вот что: берем швабру, возвращаемся на кухню и тычем мерзости прямо в
кожаный мешок, который у нее с брюха свисает. А она как раз этот мешок перед
собой разложила и не налюбуется.
Как она завизжит! Как об потолок шмякнется! И оттуда вниз, на мойку, на
газплиту, на посуду -- все вдрызг, яишница недоеденная -- в стену, детишек
штук семь -- в брызги, и харей своей вонючей прямо в нашу сметану протухшую
шмяк! И в ванну за нами ломится, еще гаже, чем прежде. Хорошо, хоть щеколду
пока открывать не научилась. А потом уходит обратно к себе на кухню и там
нюни развешивает, аж соседи в дверь барабанят. С потолка у них течет, видите
ли. Нежные какие.
Может быть зря мы мерзость, шваброй-то. Вдруг ей этот мешок очень
сильно нужен? Вдруг она из него икру мечет?
Ладно, нагребем мы по углам трухи побольше, пусть она хоть с ног до
головы в ней изваляется, не жалко. И сосиску пусть сожрет, которая еще с
Нового Года на блюдечке лежать осталась.
Но так нам до сих пор и не понятно -- вредная эта мерзость или
полезная.
А однажды заходим мы на кухню, а мерзость тут как тут -- уже в мусорном
ведре роется: чего бы вкусненького слопать. Но мы ее пока подробно
рассматривать не будем, потому что очень уж она противная.
Но в конце-то концов рассмотреть придется, куда денешься.
Поначалу мерзость еще новенькая, вся в свежих соплях, и деловитая как
таракан. Все ее усы, щупальца, жвалы, буркалы, присоски и бородавки
постоянно движутся сами по себе как попало. И сама мерзость все время
копошится, зевает, сморкается, шебуршит, вздыхает и почесывается как Акакий
Акакиевич за стаканом чаю, потом какую-нибудь дрянь хватает, лопает, при
этом чавкает страшно, носом шмыгает, икает, на пол харкает, кривым ногтем из
зуба что-то сгнившее достает, нюхает внимательно и съедает. И опять же --
сопли, сопли до колен. И перхоть. Да еще бородавка на носу, тьфу! Прямо всю
кухню заблевать хочется. И глазки, все семнадцать штук, бегают -- сразу
видно, что опять окурков без спросу нажралась.
Тут смотрим: батюшки-светы! -- а на ней уже детеныши копошатся, штук
двадцать. Когда успела? От кого? Детеныши липкие, головастые, пучеглазые,
полные колготки насраны, копошатся у мерзости на спине, сейчас свалятся и
весь дом козюлями перемажут.
В духовке не горят, в морозильнике не мерзнут и смотрят внимательно:
кого бы сожрать.
Вот раздается звонок в дверь. Мы, сопя, кряхтя и, кашляя,
медленно-медленно натягиваем штаны и, шаркая рваными тапками, бредем
открывать. Открываем, а там никого нет. Но воняет страшно. Хотя, может быть,
это подростки опять в лифте насрали.
Потом звонит телефон. Алло!, кричим мы, алло! А в трубке кто-то чавкает
и сморкается.
Тут мы чувствуем, что за окошком как-то нехорошо. Выглядываем -- а там
глаз литров на пять. Качается в воздухе и слезы льет по судьбе своей
одноглазой. Тыкаем мы в него палочкой, а он хлюп -- и сдувается. И висит на
палочке, как пенка от какао. Гадость ужасная.
После этого мы собираемся погладить штаны. А в розетке кто-то сопит и
штепсель наружу выпихивает. Получается, что там кто-то живет и на нашем
электричестве морду себе наедает. А счетчик, между прочим, крутится.
И вообще, чувствуется, что в доме завелась какая-то мерзость: вот
приходим мы с работы -- и наступаем носком в целую лужу соплей. Потом еще
замечаем, что окурки в пепельнице кто-то жевал.
Очень нам все это не нравится.