Мнения

Каталония сделала решительный шаг. Парламент северо-западной испанской автономии принял декларацию, которая провозглашает регион «суверенным субъектом» и требует проведения референдума по вопросу независимости. У всякого, кто пережил распад Советского Союза, эта новость вызывает совершенно определенные ассоциации.

У нас тоже все начиналось подобным образом. Сначала - красивые речи о диктате центра, который душит национальную самобытность и не дает развиваться местной экономике. Потом - цветастые, но абстрактные декларации с двусмысленными обещаниями относительно уважения демократических ценностей. А затем - распад государства, раздел собственности, притеснение национальных меньшинств, пограничные конфликты, переписывание истории, разгул шовинизма и разгром той самой национальной культуры, заботами о которой обосновывалось требование независимости: вспомним катастрофу, постигшую после 1991 года грузинское кино или просветительско-книгоиздательскую работу на украинском языке.

Отделение Каталонии от Испании явно провоцируют новый подъем баскского сепаратизма, несмотря на то, что в этой части страны впервые за несколько десятилетий воцарился полноценный мир. Вооруженная сепаратистская группировка ЭТА в военном плане разгромлена, а на политическом уровне заявила о прекращении насильственной борьбы.

Но в том-то и дело, что государства разрушаются не вооруженными повстанцами, не боевиками и террористами, а находящимися у власти на местах бюрократическими и деловыми элитами, стремящимися повысить свой статус, укрепить контроль над ресурсами и перенаправить в свою сторону финансовые потоки.

Попытки развалить Испанию происходят на фоне роста сепаратистских настроений в других частях Европы. В Шотландии, на фоне кризиса доверия к обеим основным британским партиям, большинство в местной ассамблее получила националистическая партия, мечтающая развалить Соединенное королевство. Произошло это на фоне распада Шотландской социалистической партии, которая была конкурентом националистов в борьбе за голоса протеста. Показательно, впрочем, что основные проблемы у Лондона сейчас именно с традиционно лояльной Шотландией, а не с Северной Ирландией, где еще десять лет назад приходилось вести настоящую войну со сторонниками независимости. Сейчас сепаратистская Шинн Фейн входит в парламент и правительство, и вопрос об отделении от Великобритании не форсирует, поскольку провинция зависит от дотаций центра. Если парламент в Белфасте решит отделиться, то парламент в Лондоне со спокойной совестью перераспределит бюджет, направив соответствующие средства на решение проблем приходящих в упадок промышленных городов Англии. Что же касается перспективы ирландского единства, то она становится все менее вдохновляющей по мере того, как независимая Республика Ирландия под давлением Евросоюза все больше утрачивает свой суверенитет.

Напротив, Шотландия может претендовать на нефть Северного моря. Националисты доказывают, что при сравнительно небольшом населении горная страна превратится в новый Кувейт. Звучит не вполне убедительно даже для их собственных избирателей, многие из которых в случае референдума собираются голосовать против независимости. Но зато легко догадаться, что стоит на кону: шотландская буржуазия хочет получать большую долю от нефтяных доходов.

Разумеется, Каталония и Шотландия сегодня - это не Украина или Грузия двадцатилетней давности. Но парадокс в том, что лозунги независимости в контексте современной Европы звучат еще более провокационно и демагогически, чем в Советском Союзе времен его распада. Интеллигенция советских республик, поддержавшая всевозможные декларации о суверенитете, ассоциировала власть московского центра с цензурой и бюрократическим контролем, неэффективностью экономики и нехваткой потребительских товаров. Со всеми теми проблемами, от которых страдало тогдашнее общество, связывая национальную независимость с процессом демократизации, с обретением гражданского полноправия. Именно поэтому, кстати, не только идейные либералы, но, увы, и значительная часть столичной образованной публики этим идеям сочувствовала, видя в подобном национальном пробуждении часть общих усилий по завоеванию политической свободы.

Не надо забывать, что и парламент России принял собственную декларацию о суверенитете, которая, как показали дальнейшие события, в деле распада СССР сыграла самую роковую роль - именно российский сепаратизм Бориса Ельцина нанес самый тяжелый и смертельный удар по союзу советских республик.

Позднее, очень скоро, обнаружилось, что если связь между национально-сепаратистскими и демократическими тенденциями и существует, то, скорее, обратная. Лозунг независимости повсеместно становился инструментом для консолидации консервативных сил, стремившихся закрепить или расширить свои привилегии. Он оказывался великолепным оправданием для антидемократической практики и неминуемо становился идеологическим обоснованием для борьбы с критически мыслящими представителями национальной культуры, в результате чего сама эта культура начинала стремительно вырождаться. Замкнутая в узкие «национальные» рамки, она стимулировала провинциализм, создавала условия для формирования узких групп, не столько предлагающих разные творческие проекты, сколько борющихся между собой за резко сократившийся бюджет и оберегающих свои позиции от посягательств тех, кто к дележке первоначально не был допущен. Так, например, антирусская дискриминация в странах Балтии спровоцирована прагматичным страхом конкуренции со стороны русскоязычной интеллигенции, которая может опираться на гораздо более мощный культурный «тыл».

В сегодняшней Каталонии мы видим те же тенденции - с той лишь разницей, что нет оснований для иллюзий, подобных тем, которыми тешила себя советская интеллигенция начала 1990-х. Воспоминания о притеснениях, которыми подвергались каталанские язык и культура во времена Франко, при последних Габсбургах или в эпоху правления ранних Бурбонов, выглядят сегодня пошлой демагогией. Уже в последние годы франкизма ситуация начала меняться, а с конца 1970-х годов испанское государство в полном объеме поддержало политику «позитивной дискриминации» каталанского языка и культуры. Кстати, за деньги, выделяемые тем же Мадридом, произведения каталаноязычных писателей переводятся на другие европейские языки, включая русский.

Достаточно посмотреть программу работы Института Сервантеса, чтобы обнаружить, какое значение придает испанский «центр» пропаганде культурных достижений своих автономий. Статусу национального языка в Каталонии ничего не угрожает.

Вряд ли, став отдельным государством, Каталония добьется большего в плане образования, искусств или науки. Ведь успешное развитие Барселоны в качестве делового и культурного центра связано, не в последнюю очередь, с теми возможностями, которые открывались для ее буржуазии через доступ к ресурсам других регионов Испании. А с кем будет играть знаменитая «Барса» на национальном чемпионате? С дворовыми командами из Льорет-дель-Мар и Сиджеса?

Нет причин говорить ни об отсутствии в Испании демократии, ни о недостатке прав автономии. В этом отношении испанские провинции уже три десятилетия назад взяли, выражаясь словами Бориса Ельцина, столько прав, сколько могут переварить. Весьма сомнительно выглядит и экономическая пропаганда сторонников независимости, жалующихся, что деньги, заработанные в Барселоне, мадридские чиновники перераспределяют в пользу бедных провинций южной Испании. Не говоря уже о том, что нежелание помогать ближнему вряд ли следует почитать добродетелью. Простая арифметика показывает, что в случае выхода Каталонии из состава испанского королевства она должна будет резко увеличить отчисления в Евросоюз - тогда как Испания, показатели которой резко ухудшатся, напротив, может оказаться в числе получателей помощи. В итоге, каталонцы, возможно, отдавать станут даже больше, только средства из их бюджетов пойдут не в Испанию, а на поддержку пострадавших от коррупции территорий Румынии или Болгарии.

Впрочем, все это лишь в том случае, если новое государство останется частью единой Европы, а сам Евросоюз переживет кризис в своем нынешнем виде.

В то время, как Шотландия и Каталония грозят отделиться от Англии и Испании, в Лондоне правительство консерваторов поднимает вопрос о референдуме по вопросу о членстве в ЕС.

Разумеется, пока это только слова. В отличие от ситуации в Каталонии и даже в Шотландии, где вопрос о референдуме поставлен конкретно, в данном случае речь идет, скорее, об общих словах. Датой называется лишь 2014 год, да и то при условии, что консерваторы до того победят на парламентских выборах. Хитрость понятная: правительство тори в Британии непопулярно, и может в любой момент рухнуть из-за распада коалиции с либералами, либо просто из-за потери парламентского большинства в ходе дополнительных выборов. Единственное, в чем этот кабинет пользуется одобрением большинства британцев, это в нежелании идти на поводу у Брюсселя. Премьер Дэвид Кэмерон предлагает жителям Соединенного королевства своего рода сделку: вы будете терпеть нас до 2014 года, а мы за это дадим вам шанс проголосовать против ненавистного вам Евросоюза.

Было бы не вполне верно видеть в росте сепаратизма и протесте против Евросоюза две стороны одного и того же явления. Вернее, будучи взаимосвязанными, эти тенденции откровенно друг другу противостоят. Евросоюз всеми силами старается подорвать суверенитет и демократическую легитимность традиционных национальных государств, покончив тем самым с контролем рядовых граждан над бюрократическими системами. Этот контроль и без того слабеет с каждым днем, но политика перераспределения полномочий в пользу регионов ведет к тому, что общество просто утрачивает дееспособность в качестве субъекта политики. Реальные права либо уходят к бюрократам в Брюсселе, которые слишком далеко и не контролируются с помощью выборов, либо, наоборот, распыляются на низовом уровне так, чтобы нигде не допустить общественного контроля над достаточно значительным объемом ресурсов.

Сегодня нет более рьяных сторонников евроинтеграции, чем новые сепаратисты.

Доказывая обывателю, что в случае разгрома национального государства ничего страшного не случится, они неизменно апеллируют именно к тому что, покинув Великобританию или Испанию, они непременно сохранят членство в Единой Европе. Соответственно, продолжат они и ту социально-экономическую политику, которая привела к кризису не только экономику, но и демократические институты соответствующих стран.

В начале девяностых годов мы тоже слышали слова националистических политиков из братских республик - или их единомышленников из российского парламента, обещавших, что после того, как они разделят СССР, для рядовых граждан ничего к худшему не изменится, не будет ни виз, ни таможен, ни пограничных конфликтов. Но, увы, все это было ложью. Зачем создавать собственное отдельное государство, если оно изначально не будет иметь ни таможен, ни контроля над границами? И как вы сможете доказать эффективность этого контроля, кроме как ограничив перемещение людей и грузов? А что будет со статусом граждан новых государств? Как будут защищены культурные права тех же испанцев в новой независимой Каталонии? Об этом, думаю, некоторые прогнозы могут сделать русскоязычные жители Риги и Таллина.

За лозунгом независимости стоит простой эгоизм элит. То, что этот призыв всерьез прозвучал именно сейчас, в высшей степени показательно.

Древние обиды и старые счеты вспомнили именно тогда, когда встал вопрос о том, кто будет отвечать за последствия кризиса.

Консервативные элиты на местах прекрасно понимают, что сепаратизм - лучший способ овладеть энергией социального протеста и направить ее в выгодную для себя сторону. Иначе недовольство, спровоцированное кризисом, может обернуться против них самих. Вопрос лишь в том, дадут ли граждане Каталонии обмануть себя так же, как это случилось с жителями бывшего СССР.

Борис Кагарлицкий - директор Института глобализации и социальных движений