Юмор и Истории

Полагаю, многие мужчины со мной согласятся, что первое бритье занимает очень важное место в жизни каждого из нас. Когда ты первый раз удаляешь лишнюю растительность с лица ты чувствуешь себя повзрослевшим и возмужавшим. В юности это кажется ещё одной важной ступенькой на пути из мальчика в мужчину. И очень хорошо, что мне есть что вспомнить, и есть чем поделится по этому поводу.

Дело было давно, во времена моей славной юности. Был я на летних каникулах у дедушки с бабушкой в славном городе-герое Одессе. Было мне 15 лет от роду, я был уже серьёзный джентльмен с мужественной и красивой, как мне тогда казалось, щетиной на лице. Но, во время очередного вечернего рандеву с одной юной прелестницей я остался без поцелуев, а прекрасная фройляйн мотивировала свой отказ тем, что я небрит и щетина моя больно колет её нежные щечки.

Я вернулся вечером домой в расстроенных чувствах и решил во что бы то ни стало завтра наверстать упущенные за сегодня робкие и нежные поцелуи моей тогдашней дамы сердца. Я со всем сурьёзом и деловым видом, таким, который бывает у мужчин моего возраста, которым очень нужно поговорить о чём-то очень важном с мужчинами старшего возраста, подошёл к своему деду и попросил его одолжить мне бритву. Дедушка хитро взглянул на меня (всегда поражался, откуда он всё знает) и спросил:

- Что, барышня твоя гусаров-то не любит?

- Нет, - говорю. Хотя, какой я к чёрту гусар? Так, пушок под носом.

- Ну, хорошо, идём, – коротко ответил дед, и мы с ним вышли из дому в прекрасный и тёплый одесский вечер.

Мы шли около пятнадцати минут и всю дорогу я пытался дознаться, куда же мы всё-таки направляемся? А дедушка лишь хитро улыбался, отвечая, что я скоро сам всё узнаю и мне можно и потерпеть, ради такого-то дела. «Какого же такого дела?»- сгорал я от любопытства. Я знал, что все дела, в которые меня посвящает дед, всегда очень важные и очень интересные, но от этого любопытство только сильнее грызло меня.

Он вёл меня по узеньким причудливым улочкам, которых сейчас уже наверное и нет вовсе. На улочках стояли низенькие, крытые жестью двухэтажные домики, в каждом из которых был маленький, уютный внутренний дворик. На балконах солидно курили мужчины, бережно поливали цветы дамы, а из окон доносились голоса детей и запахи приготовляемой на кухоньках снеди. Мы прошли обшарпанный, но от этого какой-то жутко галантный переулок, как пожилой профессор в потёртом костюме, и оказались в одном из таких оживлённых, полных событий и новостей двориков.

Где-то очень близко, в тени лип было слышно стук доминошных костей о стол и азартные возгласы, перемешанные шутками и смехом почтительных пожилых одесситов, в средине двора гоняли в футбол мальчишки, а девчёнки сидели на скамейке неподалёку и вели свои девичьи разговоры, искоса поглядывая хитрыми глазками на юных футболистов. На верёвках сохло белье, дворник обрезал слишком разросшийся виноград, а на капоте очень модных тогда жигулей с видом полной гармонии с окружающей средой лежал огромный котище. Очевидно было, что кот этот – достопримечательность двора. Его кормят и любят все, а ругать его, и уж тем более – прогонять с капота – жуткое святотатство.

Дедушка поздоровался с дворником, рукой поприветствовал игральный клуб; я, конечно же, последовал его примеру, так как точно знал, что если дед что-то делает, то делает он это не зря и мне самому нужно не зевать, а скорее повторить за ним. Так что я тоже незамедлительно поздоровался со всеми, кто попал в поле моего зрения. Даже с котом. И последовал вглубь двора, стараясь ни на шаг не отставать от дедушки, иначе рисковал пропустить что-то очень важное. Тем более, что вот-вот и я узнаю, что же за дело нас сюда привело.

Дедушка остановился под окнами одной из квартирок, поднял голову и, придерживая рукой кепку, позвал по имени:

- Прохор Соломонович!

Занавески на одном из балконов второго этажа зашевелились и на балкон театрально вышла приятная, розовощёкая и пышная тетушка. Это была тётушка такого типажа, который сотни тысяч раз описан в одесских анекдотах и смешных историях. Эдакая кровь с молоком. Жгучая брюнетка с необъятным, как родина, бюстом. И невольно вспоминается фраза Саввы Игнатьевича: «Характер такой – что фронтом командовать!». С первыми нотками её голоса я встал, как вкопанный, и заворожено слушал волшебный одесский говор:

- Хто это там гудит, как Ерехонская труба, ей Богу? Порядочные люди в такую рань все спят!

- Софа Марковна, я дико извиняюсь, за столь поздний визит, но у нас вопрос жизни и смерти, который порешать может только ваш благоверный.

- А, Петр Григорьевич, это таки вы? А я вас за занавеской и не узнала. А кто это с вами? Внучёк ваш, Митя?

- Да, мой, - и тут дед подтолкнул меня в спину, чтоб я показался на глаза. Я неуверенно сделал шаг вперёд и настолько сильно засмущался, что даже кончики ушей у меня покраснели, - Софа Марковна, будьте так добры, окликните Прохора Соломоновича, если он не сильно занят?

- Да не занят, шоб он был жив и здоров! Ой, Митенька, а вырос-то как… Ну прямо жених!

Софа Марковна с присущей ей грациозностью скрылась за занавеской и спустя полминуты на балкон вышел Прохор Соломонович. Это был сухонький седой мужчина в шерстяных домашних брюках и клетчатой рубашке. В зубах у него был красивый янтарный мундштук с дымящейся папиросой, а покрытое морщинами лицо светилось каким-то юношеским задором и озорством.

- Здравствуйте, Прохор Соломонович, как ваше здоровье? - дедушка поприветствовал своего друга, а меня, охваченного впечатлением от его супруги, хватило лишь на то, чтоб смущенно кивнуть и пробормотать «здрасте», и я от своей неловкости засмущался ещё больше.

- Здравствуйте-здравствуйте! Спасибо, и вам того же желаю. По делу ко мне, да? - и Прохор Соломонович с улыбкой глянул на меня.

- Да-да, по делу! – и дедушка лукаво мне подмигнул.

- Поднимайтесь в квартиру, не будем же мы о деле на улице толковать?

Дедушка указал мне рукой на дверь подъезда, и я послушно пошёл вперед. Подъезд выглядел именно так, как полагается выглядеть любому уважающему себя подъезду. Потрескавшаяся краска на стенах, местами белая штукатурка, деревянные перила и исторические надписи углём на стенах.

Мы поднялись на второй этаж, где в открытых дверях нас уже ждала Софа Марковна. Она любезно пригласила нас в прихожую и вручила тёплые домашние тапочки, сопровождая это бесконечными расспросами об учёбе, о том, как дела в Киеве и о том, как мне нравится в Одессе. Казалось, ей вовсе не нужно было отвечать, да и при всём моем искреннем желании произвести приятное впечатление, я бы всё-равно не смог, так как за вопросами тут же следовали шутки, просьбы передать привет бабушке, родителям и всей родне вплоть до самых дальних родственников и ещё сотни фраз, смысл которых я улавливал весьма слабо и просто наслаждался её забавной манерой выражаться.

Небольшая квартирка была чистой и опрятной. Софа Марковна славно трудилась над их гнёздышком, и такого домашнего уюта, как в их двушке я не видал нигде. Из кухни пахло выпечкой, очевидно Прохора Соломоновича на ужин ждал пирог с грибами. Так что, ко всем уже имеющимся достоинствам его супруги я тут же приписал ещё и отменный кулинарный талант.

Нас провели в комнату, в которой стояло старинное помпезное трюмо с огромным зеркалом и с множеством флаконов и бутылочек на нём, напротив которого возвышалось высокое парикмахерское кресло, накрытое свежей белоснежной простыней. На полках рядом с трюмо стояли коробочки и чехлы с различным парикмахерским инвентарём, а сама комната пахла лосьоном.

Наконец-то я понял, что за дело привело нас сюда. Я испытывал смешанные чувства. С одной стороны мне было страшно и непривычно, ведь своё сегодняшнее вечернее бритье я представлял несколько иначе, а с другой стороны мне было очень интересно и я испытывал гордость от того, что мне завтра утром будет чем похвастать перед ребятами. Ведь ни один из них не мог похвастать тем, что уже начал бриться, и уж тем более не ходил для этих целей к цирюльнику.

Я был очень благодарен деду за такой подарок, но, тем не менее, я не мог не поделится своими переживаниями, поэтому спросил:

- Деда, а зачем это всё? Я ведь просто бритву одолжить попросил?

- А ты думал, я тебе свою бритву дам? Чтоб ты завтра к своей барышне с изрезанным лицом заявился? Она тогда на тебя вообще смотреть перестанет. Кому нужен шилом бритый хлопец? Я и отца твоего первый раз, тоже, к Прохору Соломоновичу привёл. Мы с ним ещё с армии дружим, цирюльником он у нас в роте служил. Кому же, как не ему, детей своих доверить могу?

Но тут, рассказ деда прервал появившийся хозяин. Он был всё в тех же шерстяных брюках, но уже в чистой, выглаженной и накрахмаленной белой рубашке. В руках у него была мисочка, от которой валил пар, а с руки свисало несколько чистых вафельных полотенец. Глядя на то, как подготовился к ритуалу дедушкин друг, меня вдруг охватило торжественное чувство, настоящее ощущение праздника, и от волнения у меня по телу даже прошла лёгкая дрожь.

Прохор Соломонович поставил мисочку на трюмо и приказал мне пройти в ванную и умыться с мылом, а сам тем временем принялся расставлять на трюмо инструменты и подготавливать «трон» к действу. В ванной я старательно вымыл лицо, шею и руки с мылом, что само по себе было довольно проблематично, так как вдали от родителей меня не сильно волновал вопрос вымытой шеи, но в данном случае я трепетно отнесся ко всем требованиям мастера. По моему возвращению Прохор Соломонович как раз заканчивал править бритву на ремне. Я даже немножко раздосадовался, ведь мне было страшно интересно понаблюдать за всем, что делал дедушкин друг.

Меня усадили в кресло и накрыли простынкой, затем мимолётным движением Прохор Соломонович откинул спинку кресла назад, и накинул мне на лицо распаренное полотенце. Поначалу было горячо и непривычно, но я не стал подавать виду, ведь я же уже мужчина. Со мной обращаются, как со взрослым, поэтому я должен вести себя соответственно. Мастер надел чистые нарукавники и принялся взбивать кисточкой в пиалке крем для бритья, параллельно ведя неспешную беседу с моим дедом. Они вспоминали службу в армии, вспоминали свадьбы друг друга, какие-то общие весёлые истории и то, как мой дед впервые привёл моего отца бриться. А я лишь завороженно слушал, боясь прервать такие интересные рассказы.

В конце-концов всё было готово к процессу, с меня сняли полотенце, выровняли спинку кресла и густо нанесли крем для бритья на лицо. Я сидел молча, и гордо наблюдал за своим отражением в зеркале трюмо. «Ну, чёрт побери, Серега обзавидуется, когда расскажу!» - думал я. Прохор Соломонович бережно подхватил бритву и тут я немножко испугался. Всё-таки, сейчас незнакомый человек будет острым лезвием водить у меня по лицу. Но, дедушкин товарищ заметил волнение в моих глазах и сразу же завёл со мной разговор. Он говорил так спокойно и добродушно, что все мои страхи моментально куда-то испарились. Рассказал мне, как впервые брил моего отца и как тот точно так же, как я, переживал и боялся. Рассказывал мне все тонкости: как лучше бриться, какую бритву покупать и как за ней ухаживать, как ухаживать за кожей до и после. И я тогда искренне сожалел, что у меня нет возможности записывать каждое слово, потому что всё было безумно интересно и полезно.

Признаться, я был под таким впечатлением от техники исполнения, что совершенно потерял счёт времени. Дедушка подшучивал надо мной и рассуждал о том, какой я завтра буду красивый и как все девчёнки будут за мной упадать и как я буду задирать нос от гордости. Прохор Соломонович посвящал меня в тонкости ухаживаний за прекрасной половиной и со смехом вспоминал, как ухаживал за Софой Марковной. Кстати, супруга мастера побеспокоила нас только раз за всё время и то только лишь для того, что забрать стирку и поставить нас в известность о том, что после всего мы обязательно будем пить чай. И судя по её взгляду она искренне гордилась супругом и знала, какой он молодец и как хорошо он делает своё дело.

И как было досадно, когда последний раз бритва скользнула у меня по коже, как меня протерли чистым полотенечком и сбрызнули одеколоном, а Прохор Соломонович с гордостью объявил, что процесс окончен и я теперь «как новая монетка». И я нехотя, можно даже сказать, скрепя сердце вставал с кресла и всё ещё завороженно изучал инструменты мастера.

Вечер плавно подходил к концу, мы пили чай с прекрасным и вкуснейшим пирогом с грибами и я слушал бесконечные истории двух людей, которые дружили всю жизнь. Хозяйка хлопотала вокруг нас, постоянно щебеча и рассказывая, кто из известных одесситов имел честь стричься и бриться у её мужа. А через открытое окно было слышно, как дворик плавно погружался в сон и как затевали свои трели сверчки и поздние птицы. Мы распрощались лишь глубоким вечером, и я был очень рад, когда хозяин пригласил нас через неделю «постричься, а то скоро заростёшь, как мамонт».

А на следующий день я прилетел к своей подружке с цветами, заботливо срезанными с клумбы противной соседки, и старался всячески обратить её внимание к своей гладенькой физиономии. Мы гуляли в парке культуры и отдыха, ели мороженное, катались на аттракционах без конца болтали и смеялись. А вечером было много робких и нежных поцелуев и горячих объятий. И её румяные щечки больше не кололись о мою щетину.

И сейчас, каждый раз, когда я беру в руки бритвенный станок, я мысленно проделываю всё тот же путь через узкие оживлённые улочки и тихие дворики, в ту крохотную, уютную одесскую квартирку к старому трюмо, за которым работает мастер с золотыми руками и добрым не стареющим сердцем. И как будто время никуда не летит, как будто мне всё ещё пятнадцать лет.
© Анастезиолог