Добавить новость
Воспоминания алматинцев, побывавших детьми в гетто и концлагерях
Шрифт:
GoodZone 30 Ноября 2017 в 10:18:11
Эта идея родилась спонтанно. Герой одной из наших недавних публикаций, председатель алматинской городской ассоциации бывших несовершеннолетних узников фашизма Вячеслав АРТЕМЬЕВ с горечью посетовал: к кому только ни обращался, так и не нашел тех, кто согласился бы записать воспоминания людей, побывавших детьми в гетто и концлагерях. Наверное, это и был тот самый случай. Знак. Мы, журналисты “Времени”, решили, пока не поздно, пока еще есть то самое время, встретиться с каждым. Поговорить. Выслушать. Рассказать остальным. Это будут подлинные, без прикрас и цензуры истории 53 алматинцев.
О некоторых из них мы будем рассказывать в газете. Все остальные станут частью брошюры, которую мы издадим к 9 Мая.
Первая история - воспоминания прекрасной женщины Любови Яковлевны КОРЕЦКОЙ. Сейчас ей 92 года. Когда началась война, она была 15-летней школьницей.
Мой папа - русский, мама - еврейка. Родители были против их брака, поэтому они сбежали из дома. Где мы только ни жили - в Сибири, на Алтае... А в 1935 году переехали во Ржев Тверской области - лучше бы мы этого не делали, тогда, возможно, каждый бы умер в свое время. Папа работал главным бухгалтером линейного технического узла связи, мама - на железной дороге. Эвакуироваться нам не разрешили, мы остались в оккупированном городе.
2 октября 1941 года мне исполнилось 16 лет. 14 октября во Ржев вошли немцы. Маму мы закрыли дома и никуда не выпускали, отец сжег все документы, в которых было указано, что она еврейка, поэтому у меня нет ни свидетельства о рождении, ни каких-то документов мамы. Первым немецким частям, которые шли через город, было все равно, кто ты - еврей или не еврей. Но потом, когда следом за ними пришли зондеркоманды СС - вот тут и началось. Евреев выискивали полицаи из местных жителей - тогда со всех щелей повылазила всякая мерзость, сгоняли их в гетто. Все наши соседи знали, что мама еврейка, но никто о ней не рассказал. А еще помогло то, что к нам в дом поселили девять немцев, полевую почту - молодых ребят. Они на нас внимания не обращали. Но зато полицаи к нам не заходили.
Но мою семью это не спасло. Вы же знаете, наверное, какие страшные бои были возле Ржева - бомбили город постоянно. Мама и младшая сестренка, которой тогда было десять лет, погибли на улице - их убило во время артобстрела осколком снаряда. Папу расстреляли немцы. Я даже не знаю, за что. Наверное, просто так. Мы вместе с его старшей сестрой, тетей Олей, похоронили его в воронке от снаряда, недалеко от того места, где его убили - как смогли: обложили тело дощечками, присыпали яму землей.
***
Мы много смертей видели во Ржеве. У нас ведь тоже, как в Ленинграде, от голода люди умирали на улице. Мы остались вдвоем с тетей Олей. У нас была только соль. Много. Отколешь кусочек, растворишь в стакане горячей воды, вроде голод заглушил. Со времен войны я видеть не могу ободранных кроликов и крольчатину не ем. Почему? Однажды к нам забрела голодная кошка. А мы дня три ничего не ели. Тетя Оля мне говорит:
- Люба, давай мы ее убьем и съедим.
Я запротивилась. Тогда тетя попросила:
- Уйди из дома.
Она эту кошку разделала - ее тушка так была похожа на кроличью. Осталась от нее только шкурка и когти. Мы даже кишочки вычистили, сварили и съели. Это была зима 1942 года.
А еще знаете... нет ничего страшнее, чем бельевые вши. Они были везде, и бороться с ними было бесполезно. Немцы приходили из окопов на отдых, стряхивали шинели, и под ногами хрустели вши - переносчики сыпного тифа. И я свалилась в тифе. Кто меня лечил? Никто. Но ведь не зря говорят: кому суждено быть повешенным, тот не утонет. Почти месяц я пролежала в забытье. Иногда приходила в себя. Очнусь от температуры и вижу, что на моей руке или ноге сидит крыса и грызет меня. Стряхну ее, а она расположится неподалеку и смотрит - ждет, когда я сдохну. Они ж тоже голодные были... Может, крысы меня и вылечили, говорят, у них какой-то яд в зубах. Но все равно для меня нет вредителей хуже, чем эти твари.
Но зато тиф спас меня от первого набора на работы в Германию. Правда, ненадолго. Я выздоровела. А вскоре от голода на моих руках умерла тетя Оля. Я осталась совершенно одна.
***
Нас выгоняли из Ржева в канун Рождества 1943 года... Набили людьми телячьи вагоны. Закрыли. Еды никакой. Холодрыга. Мы оказались вместе с моей одноклассницей Тасей, у нас было немного ржи - ее и жевали. Под бомбежку попадали. В итоге нас пригнали... Вот сейчас я вам страшное буду говорить... Демидово - большое село в Смоленской области. Самая его окраина. Вырытые землянки. В них - нары из жердей, а по периметру - ограда из тел замерзших за ночь людей. Они были сложены в штабеля, как дрова. Вроде многое видели, но здесь... Словами не передать.
Утром выгоняют нас на поверку. Подходит ко мне немецкий офицер:
- Jude? Еврейка?
А я головой мотаю: мне всего 17 лет, умирать-то не хочется. Он посмотрел на меня, подумал и отошел: дескать, пулю на тебя тратить жалко, все равно все здесь сдохнете. Нас же для этого туда и загнали. Каждое утро из наших землянок выносили трупы, раздевали их донага - ограда становилась все выше...
Тогда я и сказала своей Тасе, что нужно бежать. И мы смогли пробраться через лес по дороге в село. Там нас приютили старики. Конечно, деревенский староста быстро о нас узнал, но не сдал - по-другому сделал. Вскоре был очередной набор молодежи в Германию, он вместо двух своих деревенских девок подставил нас. Бог с ним, может, у тех девчонок жизнь лучше сложилась. А мы поехали...
Это был конец января 1943 года. И снова телячьи вагоны. Голод. Я никогда не забуду ту станцию. Белоруссия. Город Волковыск. Местные женщины как-то узнали, что в Германию идет наш эшелон. Они кинулись на станцию с продуктами - у многих из них детей и внуков уже угнали или убили. Как сейчас помню: часовые этих женщин отгоняют, а они прорываются к вагонам и нам в открытые двери бросают продукты - хлеб, сало, свинину. Эту еду у нас не стали отбирать, благодаря ей мы до Германии и доехали.
***
Нас привезли в небольшой немецкий городок в восточной Германии - Франкфурт-на-Одере. Выгрузили в лагерь, там нас хоть кормили, между прочим. Загнали в баню мыться: всех вместе, и парней, и девушек - вот же до чего люди становятся равнодушными ко всему. Одежду у нас забирали молодые поляки. Как нагло они похлопывали молодых женщин по определенным местам! Хорошо, что я была тощая, стриженная после тифа, один нос торчит да глазищи - не больно завидная девка.
А потом нас выставили в шеренгу на городской площади. Приехали бауэры, немецкие зажиточные фермеры, и выбирали нас, осматривали, как лошадей, в зубы заглядывали. Унижение? Унижение. Таську мою забрали. А я... Скукоженная. Меня никто брать не хотел. Но мне повезло: меня привезли на консервную фабрику, там постоянно была еда.
Мы сушили и прессовали овощи, готовили мясные, куриные консервы, варили джемы. Кормили нас... Триста граммов хлеба на сутки - это как три ломтика нарезного батона. Баланда. Кстати, сами рабочие немцы тоже такую норму получали. Все домохозяйки обязаны были четыре часа отработать на этой фабрике. И они стояли рядом с нами. Как они к нам относились? Нормально. Интересовались, как мы живем. Спрашивали, откуда я знаю немецкий. Когда говорила, что в школе училась, очень удивлялись: “У вас есть школы?” Они думали, что в нашей стране все было так, как внушала им немецкая пропаганда. Женщины были разные: и чудесные, которые нас опекали, и сволочи с нацистскими значками. Помню одну такую охранницу по прозвищу Кошара. Или другого надзирателя... Он ни с того ни с сего мог ударить наотмашь. Но таких было меньше, большинство нормальные.
Продукты с фабрики мы, конечно, воровали, пытались в другой трудовой лагерь, расположенный неподалеку (там делали пули), передавать. Вредили как могли. Если бы поймали, на первый раз побили бы хорошенько, а потом в концлагерь отправили - скольких туда увезли. Работа была тяжелой, но там я спаслась от голода.
***
24 апреля 1945 года. Эту дату я никогда не забуду. День, когда нас освободили. Когда начался штурм Одера, немцы (на кой мы им были нужны, наверное, просто нас на смерть вели) собрали всех пленных иностранцев, выстроили в колонну и погнали в Берлин. Через фронтовую полосу. Там я опять чуть не погибла. Уже в который раз. В итоге мы оказались в небольшом немецком городке. Начался воздушный бой. Наши охранники попрятались. И мы вместе с другими людьми побежали к лесу. По нам, конечно, стали стрелять. Опять повезло. Мы с друзьями уцелели. Трое суток скитались по лесу. Что у нас было? Кастрюля и баян - один из наших парней, с той же фабрики, что и я, Валерка, та-а-ак хорошо играл. А в лесу, кроме немецких дезертиров, никого - они тогда уже нас боялись, а нам они были до лампочки. Сядем отдохнуть, развернет Валерка баян. И что вы думаете поем? “Смело мы в бой пойдем за власть Советов” или “Интернационал”. Молодые же, дураки. Так мы добрались до железнодорожной насыпи, за которой было немецкое поместье. Пробрались мы туда, спрятались в подвал. А утром слышим, кто-то спускается по лестнице, открывается дверь... Старлей. В одной руке граната, в другой - фонарь:
- Кто в подвале? Выходи! Гранату брошу!
А мы кричать:
- Мы свои! Свои! Угнанные!
Обнялись. Приняли нас как родных. Накормили. Потом привезли в деревню, где располагался штаб. Нас, конечно, допрашивал офицер Смерша. Как же без него? Вызывал по одному. Опять повезло - попался умный человек, там ведь тоже не только сволочи работали. Расспрашивал, как попали в Германию, в каких условиях жили...
Во Ржев я приехала только через год после войны. Нашла единственного уцелевшего родственника - мужа моей тети Оли, который к тому времени тоже вернулся в город. Работала, потом пошла учиться. Меня еще не раз вызывали на допросы. Причем спрашивали одно и то же: как попала в Германию, в каких условиях работала... Многое пережила. Но никогда не сдавалась. Стала учителем русского языка и литературы, переехала в Казахстан, здесь вышла замуж и 50 лет прожила в счастливом браке со своим мужем, известным журналистом Илларионом КОРЕЦКИМ.
На старости лет мы стали знаменитыми. Вот вы у меня интервью берете. А много лет были людьми второго сорта. Почему? Это вы у меня спрашиваете? Я ж не власть. Вы знаете, доходило до смешного. В 1980 году мы с подругой решили съездить в Германию по турпутевке, мне очень хотелось побывать во Франкфурте-на-Одере, где я оказалась во время войны. Просто посмотреть, что там теперь. Подружка-то уехала, а меня не пустили. Потому что я репатриантка. Тогда мне было очень обидно.
***
Я не мистик и во все это не верю, но расскажу вам еще один случай из моей жизни. Я была в лагере, уже близился конец войны. Однажды ночью проснулась от ощущения, что около меня кто-то стоит. Вижу: белая тень с маминым лицом. Вдруг она протягивает ко мне руку и тихо шепчет:
- Не бойся, Люба, у тебя все будет хорошо.
Я вскрикнула:
- Мама!
А она тут же растаяла. Через что я только не прошла! И ничего меня не тронуло - все всегда заканчивалось хорошо. Поэтому я всегда говорю: мама - мой ангел-хранитель.
Записала Оксана АКУЛОВА
http://www.time.kz/articles/chastnyj/2017/11/29/moj-angel-hranitel
О некоторых из них мы будем рассказывать в газете. Все остальные станут частью брошюры, которую мы издадим к 9 Мая.
Первая история - воспоминания прекрасной женщины Любови Яковлевны КОРЕЦКОЙ. Сейчас ей 92 года. Когда началась война, она была 15-летней школьницей.
Мой папа - русский, мама - еврейка. Родители были против их брака, поэтому они сбежали из дома. Где мы только ни жили - в Сибири, на Алтае... А в 1935 году переехали во Ржев Тверской области - лучше бы мы этого не делали, тогда, возможно, каждый бы умер в свое время. Папа работал главным бухгалтером линейного технического узла связи, мама - на железной дороге. Эвакуироваться нам не разрешили, мы остались в оккупированном городе.
2 октября 1941 года мне исполнилось 16 лет. 14 октября во Ржев вошли немцы. Маму мы закрыли дома и никуда не выпускали, отец сжег все документы, в которых было указано, что она еврейка, поэтому у меня нет ни свидетельства о рождении, ни каких-то документов мамы. Первым немецким частям, которые шли через город, было все равно, кто ты - еврей или не еврей. Но потом, когда следом за ними пришли зондеркоманды СС - вот тут и началось. Евреев выискивали полицаи из местных жителей - тогда со всех щелей повылазила всякая мерзость, сгоняли их в гетто. Все наши соседи знали, что мама еврейка, но никто о ней не рассказал. А еще помогло то, что к нам в дом поселили девять немцев, полевую почту - молодых ребят. Они на нас внимания не обращали. Но зато полицаи к нам не заходили.
Но мою семью это не спасло. Вы же знаете, наверное, какие страшные бои были возле Ржева - бомбили город постоянно. Мама и младшая сестренка, которой тогда было десять лет, погибли на улице - их убило во время артобстрела осколком снаряда. Папу расстреляли немцы. Я даже не знаю, за что. Наверное, просто так. Мы вместе с его старшей сестрой, тетей Олей, похоронили его в воронке от снаряда, недалеко от того места, где его убили - как смогли: обложили тело дощечками, присыпали яму землей.
***
Мы много смертей видели во Ржеве. У нас ведь тоже, как в Ленинграде, от голода люди умирали на улице. Мы остались вдвоем с тетей Олей. У нас была только соль. Много. Отколешь кусочек, растворишь в стакане горячей воды, вроде голод заглушил. Со времен войны я видеть не могу ободранных кроликов и крольчатину не ем. Почему? Однажды к нам забрела голодная кошка. А мы дня три ничего не ели. Тетя Оля мне говорит:
- Люба, давай мы ее убьем и съедим.
Я запротивилась. Тогда тетя попросила:
- Уйди из дома.
Она эту кошку разделала - ее тушка так была похожа на кроличью. Осталась от нее только шкурка и когти. Мы даже кишочки вычистили, сварили и съели. Это была зима 1942 года.
А еще знаете... нет ничего страшнее, чем бельевые вши. Они были везде, и бороться с ними было бесполезно. Немцы приходили из окопов на отдых, стряхивали шинели, и под ногами хрустели вши - переносчики сыпного тифа. И я свалилась в тифе. Кто меня лечил? Никто. Но ведь не зря говорят: кому суждено быть повешенным, тот не утонет. Почти месяц я пролежала в забытье. Иногда приходила в себя. Очнусь от температуры и вижу, что на моей руке или ноге сидит крыса и грызет меня. Стряхну ее, а она расположится неподалеку и смотрит - ждет, когда я сдохну. Они ж тоже голодные были... Может, крысы меня и вылечили, говорят, у них какой-то яд в зубах. Но все равно для меня нет вредителей хуже, чем эти твари.
Но зато тиф спас меня от первого набора на работы в Германию. Правда, ненадолго. Я выздоровела. А вскоре от голода на моих руках умерла тетя Оля. Я осталась совершенно одна.
***
Нас выгоняли из Ржева в канун Рождества 1943 года... Набили людьми телячьи вагоны. Закрыли. Еды никакой. Холодрыга. Мы оказались вместе с моей одноклассницей Тасей, у нас было немного ржи - ее и жевали. Под бомбежку попадали. В итоге нас пригнали... Вот сейчас я вам страшное буду говорить... Демидово - большое село в Смоленской области. Самая его окраина. Вырытые землянки. В них - нары из жердей, а по периметру - ограда из тел замерзших за ночь людей. Они были сложены в штабеля, как дрова. Вроде многое видели, но здесь... Словами не передать.
Утром выгоняют нас на поверку. Подходит ко мне немецкий офицер:
- Jude? Еврейка?
А я головой мотаю: мне всего 17 лет, умирать-то не хочется. Он посмотрел на меня, подумал и отошел: дескать, пулю на тебя тратить жалко, все равно все здесь сдохнете. Нас же для этого туда и загнали. Каждое утро из наших землянок выносили трупы, раздевали их донага - ограда становилась все выше...
Тогда я и сказала своей Тасе, что нужно бежать. И мы смогли пробраться через лес по дороге в село. Там нас приютили старики. Конечно, деревенский староста быстро о нас узнал, но не сдал - по-другому сделал. Вскоре был очередной набор молодежи в Германию, он вместо двух своих деревенских девок подставил нас. Бог с ним, может, у тех девчонок жизнь лучше сложилась. А мы поехали...
Это был конец января 1943 года. И снова телячьи вагоны. Голод. Я никогда не забуду ту станцию. Белоруссия. Город Волковыск. Местные женщины как-то узнали, что в Германию идет наш эшелон. Они кинулись на станцию с продуктами - у многих из них детей и внуков уже угнали или убили. Как сейчас помню: часовые этих женщин отгоняют, а они прорываются к вагонам и нам в открытые двери бросают продукты - хлеб, сало, свинину. Эту еду у нас не стали отбирать, благодаря ей мы до Германии и доехали.
***
Нас привезли в небольшой немецкий городок в восточной Германии - Франкфурт-на-Одере. Выгрузили в лагерь, там нас хоть кормили, между прочим. Загнали в баню мыться: всех вместе, и парней, и девушек - вот же до чего люди становятся равнодушными ко всему. Одежду у нас забирали молодые поляки. Как нагло они похлопывали молодых женщин по определенным местам! Хорошо, что я была тощая, стриженная после тифа, один нос торчит да глазищи - не больно завидная девка.
А потом нас выставили в шеренгу на городской площади. Приехали бауэры, немецкие зажиточные фермеры, и выбирали нас, осматривали, как лошадей, в зубы заглядывали. Унижение? Унижение. Таську мою забрали. А я... Скукоженная. Меня никто брать не хотел. Но мне повезло: меня привезли на консервную фабрику, там постоянно была еда.
Мы сушили и прессовали овощи, готовили мясные, куриные консервы, варили джемы. Кормили нас... Триста граммов хлеба на сутки - это как три ломтика нарезного батона. Баланда. Кстати, сами рабочие немцы тоже такую норму получали. Все домохозяйки обязаны были четыре часа отработать на этой фабрике. И они стояли рядом с нами. Как они к нам относились? Нормально. Интересовались, как мы живем. Спрашивали, откуда я знаю немецкий. Когда говорила, что в школе училась, очень удивлялись: “У вас есть школы?” Они думали, что в нашей стране все было так, как внушала им немецкая пропаганда. Женщины были разные: и чудесные, которые нас опекали, и сволочи с нацистскими значками. Помню одну такую охранницу по прозвищу Кошара. Или другого надзирателя... Он ни с того ни с сего мог ударить наотмашь. Но таких было меньше, большинство нормальные.
Продукты с фабрики мы, конечно, воровали, пытались в другой трудовой лагерь, расположенный неподалеку (там делали пули), передавать. Вредили как могли. Если бы поймали, на первый раз побили бы хорошенько, а потом в концлагерь отправили - скольких туда увезли. Работа была тяжелой, но там я спаслась от голода.
***
24 апреля 1945 года. Эту дату я никогда не забуду. День, когда нас освободили. Когда начался штурм Одера, немцы (на кой мы им были нужны, наверное, просто нас на смерть вели) собрали всех пленных иностранцев, выстроили в колонну и погнали в Берлин. Через фронтовую полосу. Там я опять чуть не погибла. Уже в который раз. В итоге мы оказались в небольшом немецком городке. Начался воздушный бой. Наши охранники попрятались. И мы вместе с другими людьми побежали к лесу. По нам, конечно, стали стрелять. Опять повезло. Мы с друзьями уцелели. Трое суток скитались по лесу. Что у нас было? Кастрюля и баян - один из наших парней, с той же фабрики, что и я, Валерка, та-а-ак хорошо играл. А в лесу, кроме немецких дезертиров, никого - они тогда уже нас боялись, а нам они были до лампочки. Сядем отдохнуть, развернет Валерка баян. И что вы думаете поем? “Смело мы в бой пойдем за власть Советов” или “Интернационал”. Молодые же, дураки. Так мы добрались до железнодорожной насыпи, за которой было немецкое поместье. Пробрались мы туда, спрятались в подвал. А утром слышим, кто-то спускается по лестнице, открывается дверь... Старлей. В одной руке граната, в другой - фонарь:
- Кто в подвале? Выходи! Гранату брошу!
А мы кричать:
- Мы свои! Свои! Угнанные!
Обнялись. Приняли нас как родных. Накормили. Потом привезли в деревню, где располагался штаб. Нас, конечно, допрашивал офицер Смерша. Как же без него? Вызывал по одному. Опять повезло - попался умный человек, там ведь тоже не только сволочи работали. Расспрашивал, как попали в Германию, в каких условиях жили...
Во Ржев я приехала только через год после войны. Нашла единственного уцелевшего родственника - мужа моей тети Оли, который к тому времени тоже вернулся в город. Работала, потом пошла учиться. Меня еще не раз вызывали на допросы. Причем спрашивали одно и то же: как попала в Германию, в каких условиях работала... Многое пережила. Но никогда не сдавалась. Стала учителем русского языка и литературы, переехала в Казахстан, здесь вышла замуж и 50 лет прожила в счастливом браке со своим мужем, известным журналистом Илларионом КОРЕЦКИМ.
На старости лет мы стали знаменитыми. Вот вы у меня интервью берете. А много лет были людьми второго сорта. Почему? Это вы у меня спрашиваете? Я ж не власть. Вы знаете, доходило до смешного. В 1980 году мы с подругой решили съездить в Германию по турпутевке, мне очень хотелось побывать во Франкфурте-на-Одере, где я оказалась во время войны. Просто посмотреть, что там теперь. Подружка-то уехала, а меня не пустили. Потому что я репатриантка. Тогда мне было очень обидно.
***
Я не мистик и во все это не верю, но расскажу вам еще один случай из моей жизни. Я была в лагере, уже близился конец войны. Однажды ночью проснулась от ощущения, что около меня кто-то стоит. Вижу: белая тень с маминым лицом. Вдруг она протягивает ко мне руку и тихо шепчет:
- Не бойся, Люба, у тебя все будет хорошо.
Я вскрикнула:
- Мама!
А она тут же растаяла. Через что я только не прошла! И ничего меня не тронуло - все всегда заканчивалось хорошо. Поэтому я всегда говорю: мама - мой ангел-хранитель.
Записала Оксана АКУЛОВА
http://www.time.kz/articles/chastnyj/2017/11/29/moj-angel-hranitel
 |
 |
|
