Закона.Нет

28 мая исполняется год со дня убийства 15 человек на пограничном посту «Арканкерген». По версии следствия и суда, преступление совершил 19-летний пограничник Владислав Челах, которого в декабре 2012 приговорили к пожизненному заключению.

Адвокат осужденного Серик Сарсенов в интервью Forbes.kz сказал, что с приговором категорически не согласен. С «делом Челаха» он намерен дойти до Комитета по правам человека ООН.

Ровно год назад было совершено одно из самых громких и жестоких преступлений в истории независимого Казахстана. Масштаб трагедии позволял надеяться, что уж в этот раз и следствие, и судебный процесс будут проведены максимально тщательно, с дотошным соблюдением всех процессуальных норм. Чтобы в обществе не осталось ни тени сомнения, что вина подсудимого доказана полностью и в соответствии с законом.

Но Серик Сарсенов, адвокат Владислава Челаха, осужденного к пожизненному лишению свободы, утверждает: в деле не имеется ни одного процессуального документа, который бы отвечал требованиям закона.

F: Серик Камбарович, вы всегда делали акцент на том, что вина Владислава Челаха не доказана, но не говорили, виновен он или нет. Поэтому вопрос: по вашему мнению, убивал Владислав своих сослуживцев и егеря или нет?

— Я не буду отвечать на этот вопрос. Виновен или не виновен, устанавливает суд. А мое личное мнение по этому поводу я оставлю при себе.

F: Что именно стало бы для вас неоспоримым доказательством вины Челаха в убийстве 15 человек?

— Подойду к этому вопросу с другой стороны: я в деле неоспоримых доказательств вины Челаха не усмотрел. А в законе указано, что приговор может быть вынесен на основании совокупности неоспоримых доказательств виновности.

Суд ссылается на вторые признательные показания Челаха (имеется в виду явка с повинной, которую Владислав написал после того, как во время первого общения с представителями правоохранительных органов отрицал свою вину. — F), на запись негласной агентурной разработки (к делу приобщено сделанное скрытой камерой видео, где Челах признается сокамерникам в убийстве на «Арканкергене». — F), на протоколы следственных действий, на экспертизы. В апелляционной (была оставлена без удовлетворения 6 февраля 2013. — F) и кассационной (рассмотрение назначено на 21 июня 2013. — F) жалобах я разбиваю эти доказательства в пух и прах.

Если бы вина Челаха была доказана, что помешало суду апелляционной инстанции опровергнуть мои доводы? Большую часть доводов, которые изложил в кассационной жалобе, я указал и в апелляционной. Дал ли апелляционный суд ответы на все те вопросы, которые я поставил? Не дал. Хотя по закону суд обязан опровергнуть каждый мой довод. Но он этого не сделал. Разве это не доказательство того, что умом они понимают: вина Челаха не доказана? Но они признали его виновным, потому что выполняли команду «сверху» — осудить.

Это резонансное дело. Если бы Челаха не осудили, то государству пришлось бы признать, что оно не смогло установить истинных лиц, которые совершили это преступление (Владислав Челах в суде заявил, что на пост напали неизвестные люди в гражданской одежде. — F), и расписаться в своем бессилии. Как бы выглядело в глазах граждан государство, которое не может своих солдат защитить?! Исходя из этих соображений, они настаивали и будут до конца доказывать, что вынесли правосудный приговор.

F: Как можно доказать вину кого-то другого, если живых свидетелей преступления не осталось? Объясните, как в таких случаях должно вестись следствие.

— «Дело Челаха» как раз доказывает почти полное отсутствие профессионализма у следователей и оперативных работников, которые занимались расследованием преступления. Челаха задержали 4 июня 2012. В тот же день он дал показания, где отрицал свою вину, говорил, что испугался, когда неизвестные напали на «Арканкерген», и убежал, а поджег (пограничный пост. — F) для того, чтобы на него не подумали: он же один в живых остался. После этого допроса его заставили написать явку с повинной под угрозами изнасилования в камере. И позже в соответствии с явкой он дал показания. Это все отражено в материалах дела.

Так в чем непрофессионализм? Предположим, Челах совершил преступление и дает показания. Грамотный следователь заранее должен составить детальнейший план допроса подозреваемого и включить в него вопросы, исходя из протокола осмотра места происшествия (которое следователь сам осматривал и знает все детали) и результатов проведенных экспертиз. Протокол осмотра места происшествия — основной документ, на основе которого можно строить доказательства вины или невиновности человека. Возьмите для сравнения протоколы осмотров из дел 1980-х годов. Это небо и земля. Те следователи описывали все очень скрупулезно, а в нашем деле этого нет.

F: Экспертизы к тому времени были готовы?

— Они еще не были оформлены документально. Но из практики знаю: назначают по трупу экспертизу, и следователь сам присутствует при вскрытии. Эксперт вслух говорит: вот такие-то повреждения свидетельствуют о том-то. Следователь себе пометки делает. Для чего это ему? Чтобы искать преступника. Через 10-20 дней эксперт все то, что говорил во время вскрытия, изложит на бумаге.

Так вот, если человек совершил преступление, то он должен рассказать все обстоятельства дела, но может что-то упустить из виду. Роль следователя — задавать вопросы с учетом осмотра места происшествия, с учетом сказанного экспертом, задавать так, чтобы восполнить пробелы, чтобы понять: этот человек или не этот совершал преступление.

Если вы возьмете протокол признательного допроса после явки с повинной и последующий, сличите с протоколом осмотра места происшествия, с известными результатами экспертиз — то найдете массу нестыковок. Судя по протоколу осмотра места происшествия, на пограничном посту было обнаружено кольцо от гранаты, гильзы калибра 7,62 мм. Но на вооружении поста «Арканкерген» не было гранат и оружия такого калибра. А следователь не задавал ему вопросы: «Откуда там гильзы 7,62? Откуда кольцо от гранаты?»

На продовольственно-фуражном складе были обнаружены пять фрагментов обугленных костей (следствие сообщало, что обугленные останки 13 человеческих тел были обнаружены в казарменном помещении; обгоревшее тело 14-го пограничника было найдено у реки, недалеко от поста; на территории охотничьей базы, которая расположена по соседству с постом, был обнаружен труп охранника охотхозяйства. — F). Эксперт при осмотре сразу сказал, что это человеческие кости. Почему Владиславу об этом вопрос не задали? Его лишь спросили: «Вы расчленяли трупы или нет?» (Видимо, думали, что он расчленил трупы и разбросал). Он ответил, что не расчленял.

Дальше. Когда проводили внутрикамерную агентурную разработку (когда агенты сидели в камере с Челахом), то нужно было агента настроить так, чтобы он Владиславу задавал вопросы, основанные на объективных данных. Чтобы он выяснял детали, которые не были выяснены во время следствия. Потому что как раз на деталях доказывается, действительно человек совершал преступление или нет. Если Челах не рассказывает детали (агентам в камере. — F), то как можно говорить, что его вина доказана? Если следователь, агенты не задавали этих вопросов, то это говорит о профессиональном уровне сотрудников, которые вели дело.

«Адвокаты и следователи работают не на равных»

F: Почему, на ваш взгляд, сейчас так мало профессионалов в правоохранительной системе?

— Это идет от процесса обучения будущих следователей, будущих оперативных работников. К тому же в советское время еженедельно проходили занятия по профессиональной подготовке: следователи изучали изменения в законодательстве, узнавали, какие новые открытия сделали ученые-криминалисты (Сарсенов был оперативным работником. — F). Я все конспектировал в тетрадке, хранил ее в сейфе. В то время в Москве издавался секретный «Бюллетень оперативно-розыскной деятельности». Там обобщали всю оперативную практику, приводили лучшие примеры. Я изучал этот журнал, все «записывал» у себя в голове, чтобы использовать на практике.

В советское время существовал институт наставничества, была преемственность поколений. Когда я лейтенантом пришел работать, со мной в кабинете сидел майор с 24-летним стажем и капитан с 15-летним стажем оперативной работы.

Вот позвоните сейчас в ДВД Алматы начальнику уголовного розыска и спросите: «У вас старшими операми (не начальниками) или простыми операми работают люди, у которых стаж больше 10 лет?» Да я убежден, что ни одного простого оперативного работника с таким стажем вы не найдете. С каждым годом все хуже ситуация в правоохранительных органах, они умеют только выбивать показания, а не головой думать. Такое (непрофессионализм — F) — не только по делу Челаха, я по другим делам то же самое наблюдаю. Просто в деле Челаха масса экспертиз, протоколов допросов и прочего, поэтому все упущения видны особенно ярко.

F: Появление частных детективов и возможности у адвокатов проводить собственное расследование может изменить ситуацию с качеством предварительного следствия?

— По идее должно подтолкнуть следователей, их руководителей улучшить качество работы. Это также положительно отразится на защите прав человека. Приведу пример. Я лет семь назад был адвокатом по делу о так называемом покушении на убийство Кулибаева-старшего (Аскара Кулибаева. — F). Осудили невиновных людей, лишили права защищаться и дали им по 25 лет заключения. Существовали бесспорные доказательства невиновности подозреваемых: их телефонные переговоры. Нужно было получить от «Казахтелекома» распечатки их разговоров и местонахождения. Они могли бы стать бесспорным доказательством того, что подозреваемых не было в то время на месте преступления. Но суд и следствие отказались истребовать эти доказательства. А у меня как адвоката нет таких прав — истребовать распечатки разговоров у операторов. Адвокаты и следователи работают не на равных.

Зачем адвокатам с судьями ссориться?

F: Можно ли адвокатов и следователей уравнять в правах через внесение поправок в закон?

— Да, можно. Допустим, сделать так, чтобы адвокат, участвующий в конкретном уголовном или гражданском деле, получал данные от банков, операторов по официальному запросу.

F: Почему адвокаты этого не добиваются?

— Пускай на меня обижаются мои коллеги, но большинству адвокатов это не нужно. Все тенденции, которые касаются профессионализма, существуют и в адвокатском сообществе. Об это свидетельствуют тесты, которые мы сдавали несколько лет назад. Чтобы пройти тесты, надо было набрать минимум 75 баллов из 100 возможных. Если в Алматы сдали практически все адвокаты (тогда их было около 500), то в областях подавляющее большинство не сдали.

Что касается поправок (в законодательство об авдокатуре. – F), то я обращался и в Союз адвокатов, и в коллегию адвокатов Алматы с заявлениями. Я писал, что хватит терпеть унижения и оскорбления со стороны судей. Давайте возьмемся за судей, дадим анализ их работы со всеми нарушениями. Давайте разработаем конкретные предложения для президента, правительства, парламента. Но — ни ответа ни привета. От Союза адвокатов я уже два года жду ответа, от коллегии — год.

У нас большинству адвокатов не нужно ссориться судьями. Почему они не пишут жалоб, заявлений на судей при наличии явных признаков нарушений закона с их стороны? Я все годы (работы в адвокатуре. — F) пишу. Думаете, хоть раз было принято решение? Ни одного ответа ко мне не поступило! И пример вам — дело Челаха. В своей кассационной жалобе даю оценку действиям судьи Ербола Ахметжанова. Я заявлял рад ходатайств в судебном процессе. Например, просил признать заключение пожарно-технической экспертизы недостоверным и недопустимым доказательством. Также ходатайствовал об осмотре автоматов, гильз калибра 7,62 мм, дужек кроватей с повреждениями от пуль, дверцы железного шкафа со сквозным пулевым повреждением, которые были изъяты с места происшествия и были признаны вещественными доказательствами. Судья без указания мотивов отказал в удовлетворении моих ходатайств, ограничив права Челаха на защиту и получение квалифицированной юридической помощи и совершив тем самым деяние, предусмотренное ст. 307 УК (злоупотребление должностными полномочиями). Я на судью написал официальное заявление — до сегодняшнего дня ответа не получил. Вот вам и отношение к закону, вот вам и уважение прав.

F: Почему вы считаете, что вина Владислава Челаха не доказана?

— Все свои доводы я изложил в кассационной жалобе, которую писал 20 дней. Один знакомый профессор сказал, что моя жалоба — это докторская диссертация. Пересказывать ее полностью не буду, остановлюсь на самом главном. Суд и следствие говорят, что на пограничном посту было 15 трупов. В жалобе я утверждаю: на «Арканкергене» было 19 трупов.

Внутри дома офицерского состава (ДОС) с восточной стороны здания было обнаружено две металлические кровати, расстояние между спинками которых было не менее полутора метров. Под каждой кроватью были найдены кости. Обозначены они были как костные фрагменты трупа №13. На экспертизу были отправлены кости только из-под первой кровати. В приговоре суд не привел доказательств и доводов, подтверждающих, что останки трупа №13 находились под двумя кроватями и каким образом это могло произойти. Поэтому я считаю, что под одной из кроватей были обнаружены останки трупа неизвестного лица, его условно можно обозначить как труп № 16.

Кости были обнаружены также в западной комнате ДОС недалеко от входной двери, то есть не в той комнате, где были обнаружены останки трупов под кроватями. Они не исследовались при проведении на геномно-молекулярной экспертизе, а в Институт судебной медицины Шарите ФРГ не направлялись. Эти кости я условно считаю трупом №17. Наличие этих останков подтверждает показания Челаха, что в доме офицерского состава он видел труп неизвестного человека.

В столовом помещении также были обнаружены кости скелета человека. В Шарите они направлялись, но не исследовались. Можно утверждать, что это останки трупа неустановленного лица и обозначить их как труп №18. Это доказывает: Челах говорил правду о том, что в столовой он видел труп неизвестного лица.

На продовольственно-фуражном складе, расположенном в нескольких десятках метров от казармы и дома офицерского состава, тоже найдены фрагменты обугленных костей человека. Они не были идентифицированы. Поэтому с полным основанием можно утверждать об обнаружении на месте происшествия останков трупа неизвестного лица № 19.

F: Почему многие подробности дела вы обнародовали лишь после судаа?

— Я до конца судебного процесса не знал всех его материалов, только по ходу написания жалоб вскрыл все нестыковки. Меня лишили возможности изучить материалы. Когда объявили о начале ознакомления с делом, я был на лечении в Китае. Как только вернулся, сразу приступил к изучению: фактически у меня на это было два дня, а в деле — 56 томов.

Если бы мне дали достаточно времени, я бы к суду подготовил массу письменных ходатайств — о признании определенных протоколов недопустимыми, о назначении дополнительных экспертиз. Допустим, при экспертизе останков трупа №3, идентифицированного как Максатов, обнаружены переломы затылочной кости слева и левой височной кости, переломы тела первого шейного позвонка, перелом третьего ребра. Однако причина образования переломов не установлена, нужна дополнительная экспертиза. Возможно, на него что-то упало, возможно, его добивали и гвоздодером проломили голову. Но откуда взялся гвоздодер на посту? Челаху задавали этот вопрос, а он не знает — откуда. Я бы снял копии с видеозаписи осмотра места происшествия и сличил с письменным протоколом. Там бы всплыла масса нарушений, я бы все это в суде озвучил. Вот поэтому и не дали досконально все изучить.

F: В жалобе вы указали на многочисленные нарушения процессуального закона — как на стадии предварительного следствия, так и в суде. Почему у нас к букве закона такое нетрепетное отношение?

— Это вопрос к руководителям судебных органов и прокуратуры. В законе прописано: если доказательство получено с процессуальными нарушениями, то оно не имеет юридической силы. Если бы они действовали строго в соответствии с процессуальным законом — тогда по делу не осталось бы ни одного доказательства вины Челаха. Только вдумайтесь: в деле не имеется ни одного процессуального документа, который бы отвечал требованиям закона. Это горе. А вот на Западе этому (тщательному соблюдению процессуальных норм. — F) придается громадное значение. Если что-то добыто с нарушением закона, то отметаются все другие доказательства и человека освобождают от уголовной ответственности. И у нас так должно быть.

F: А почему этого нет?

— Потому что у нас во всех структурах — сплошной правовой нДАИШизм. Мы живем во времена, когда сила права лишена права силы.

«Они готовили шоу, чтобы сразу развернуть общество против Владислава»

F: Почему сначала вы настаивали на рассмотрении дела Челаха судом присяжных, а потом отказались?

— Во-первых, секретную видеозапись из камеры Челаха канал КТК продемонстрировал на всю республику еще до того, как я, адвокат, получил доступ к этой записи. Во-вторых, Владислав рассказал мне, как все это делалось: его подполковник КНБ предупредил, что будет вестись наблюдение. Ему сказали, что нужно взять вину на себя, пока они ищут истинных виновных. Самого Владислава, мол, отпустить не могут: ведь на свободе он может быть убит. Владислав и поверил, стал рассказывать небылицы сокамерникам. Я в кассационной жалобе доказываю, что он все сочинял. Допустим, Челах не рассказывал сокамерникам, что его сослуживцы Акылбаев и Именов убегали от него из спального помещения казармы и что он убил их в доме офицерского состава и комнате индивидуальной воспитательной работы. Не рассказывал, что производил выстрелы из десяти автоматов, имевшихся на вооружении пограничного поста, тогда как это установлено проведенными экспертизами. Не говорил, каким образом в спальном помещении казармы оказался изъятый с места происшествия гвоздодер и куда он дел ключи от оружейной комнаты и шкафов с боеприпасами. Если Челах на самом деле совершил убийства, то эти подробности он бы озвучил.

Я понял, что основное доказательство его вины — это негласная, незаконно полученная запись (незаконная, так как в деле нет санкции прокурора на проведение этой записи). Но при присяжных адвокатам запрещено говорить, что вот это доказательство недопустимо, потому что получено с нарушением процессуальных норм. К тому же с присяжными в совещательной комнате сидит судья и оказывает на них давление.

Я так рассудил: с таким видео хоть присяжные Челаха будут судить, хоть профессиональный судья — приговор будет один: виновен. Но разница — в общественном резонансе. Этим приговором они не размахивают, а вердиктом присяжных размахивали бы: «Это — глас народа! Это народ Челаха осудил!»

И ведь я не ошибся насчет их замысла: они готовили шоу, чтобы сразу развернуть общество против Владислава, именно поэтому судебный процесс начался с видеозаписи в камере. Это же беспрецедентный случай в судебной практике (по крайней мере, на моей памяти такого не было), чтобы суд начался с исследования доказательств: обычно начинают с допроса свидетелей, обвиняемого. А уже после показаний Челаха, после исследования других доказательств могли бы показать видео и спросить: «На видеозаписи вы так говорите, а в суде по-другому. Как вы это объясните?»

F: Но и вы, и Владислав своим поведением против себя людей настроили. Вы делали резкие замечания в адрес участников процесса, вели себя чрезмерно эмоционально, при этом говорили, что вас намеренно доводят.

— Я себя вел так эмоционально по следующим причинам. Во-первых, состояние моего здоровья — я уже 20 лет болен сахарным диабетом. А диабетики — взрывные люди, у них эмоции бьют через край.

Во-вторых, когда на моих глазах судья или прокурор нарушали закон, это меня заводило. Да, иногда я, может быть, не сдерживался, говорил что-то резкое.

Президиум коллегии адвокатов Алматы разделился во мнении: одни посчитали, что я поступал неэтично, другие не увидели нарушений адвокатской этики. В итоге на основании частного постановления судьи Ахметжанова коллегия вынесла мне строгий выговор. Министерство юстиции этим было удовлетворено.

F: Владислав с первой минуты судебного заседания стал кричать, чтобы СМИ удалили из зала, потом пытался вены себе перерезать. Как можете объяснить его поведение?

— Мне тоже было когда-то 19 лет, и я понимаю состояние Владислава, когда его обвинили в убийстве, которого он не совершал, когда его подполковник КНБ обманул с видеонаблюдением в камере. Конечно, он был на взводе. Он сорвался, когда его завели в клетку и тут же набежало сто журналистов. Он же видел, как я защищал его интересы, как неоднократно говорил о нарушениях со стороны судьи, что все идет к обвинительному приговору, понимал, что ему могут дать пожизненное лишение свободы. Он вел себя в соответствии с ситуацией. Я это связываю с неустоявшейся психикой молодого человека.

F: Когда ваш подзащитный будет писать прошение о помиловании?

— Надо пройти кассационную инстанцию, потом мы имеем право ходатайствовать перед Верховным судом и Генеральной прокуратурой о пересмотре дела в порядке надзора. Когда нам откажут, можно будет написать прошение президенту о помиловании в связи с незаконным осуждением. Челах не обязан признавать вину, даже если напишет это прошение.

F: Давайте предположим: президент удовлетворил просьбу о помиловании Челаха. Что это будет означать для осужденного?

— Это верх фантастики! Если помилуют, то его освободят.

Естественно, президент может отказать или вообще не дать ответа. Но для нас важен сам факт подачи прошения. В этом случае будет считаться, что в своей стране мы исчерпали все правовые возможности добиться справедливого беспристрастного приговора. После этого мы имеем право обращаться в Комитет по правам человека ООН. Только поэтому Владислав будет писать прошение о помиловании, а иначе у Комитета будут основания для возврата жалобы.

F: Что может дать обращение в ООН?

— Решения Европейского суда по правам человека обязательны для исполнения для тех государств, которые подпадают под его юрисдикцию. Вот российские суды подпадают под их юрисдикцию, а наши — нет.

Решения Комитета по правам человека ООН не носят обязательного характера, они имеют информационно-рекомендательный характер.

F: Тогда какой смыл туда обращаться?

— Если государство ратифицировало Международный пакт о гражданских и политических правах, то оно гарантировало реализацию прописанных прав. Если же Комитет по правам человека признает, что страна нарушила одну из статьей ратифицированного документа, то от этого пострадает международный имидж государства. Ну и, насколько я знаю, если Комитет выносит решение, то государство не сможет отмолчаться: ему нужно будет принимать меры по устранению недостатков.

F: Как думаете, будет когда-нибудь пересмотрено дело Челаха?

— К делу Челаха могут вернуться, если у нас в стране воцарится политическая атмосфера, при которой будет главенствовать закон. Владислав, может, доживет до того времени, пускай даже ему придется отбывать наказание двадцать лет. Я не доживу, это однозначно. Но на основе моих жалоб этот приговор отменят как незаконный.

http://news.mail.ru/inworld/kazakhstan/incident/13262523/?frommail=1