Мнения

Террорист – он должен быть бородатый и черный, как Осама бен Ладен. А оказывается, он высокий голубоглазый блондин по имени Андерс Беринг Брейвик и собирается объяснить свои действия в суде.

Все идейные маньяки от русских революционеров и немецких фашистов до современных работников молитвы и поста, намаза и Рамадана, ножа и топора уверены, что смогут потрясти мир откровениями со скамьи подсудимых. Превратить, как говорится, суд над собой в суд над судьями и несправедливым обществом.

В России часто готовы выслушать их с сочувствием. У нас помешаны, с одной стороны, на справедливости, с другой – на успехе. Из-за этого получается, что мой успех – это хорошо, а чужой – несправедливо. По той же причине у нас уверены, что жгут машины, стреляют по толпе и взрывают госучреждения в странах, где правительство не обеспечило справедливости в виде одинакового успеха на всех. «А что вы хотели, когда большинство народа чувствует себя обделенным».

И вот Норвегия – не страна, а мечта, зимняя сказка, светлый путь, песня Сольвейг, Ингрид не на что жаловаться. Здесь трудно быть обделенным, надо очень постараться.

За равный успех всех отвечает – как у нас и считается правильным – государство, вот счастье-то. И убийца Брейвик не был беден: житель приличного района, владелец экологической фермы, купил много дорогого оружия, мог позволить себе взорвать автомобиль.

ВСЕ РАВНЫ, КАК НА ПОДБОР

Я ездил в Норвегию на столетие ее независимости – без всякой предвзятости, изучить самое благополучное общество на земле. И нашел странные вещи. Норвежский социализм оправданно зовется «обществом всеобщего благосостояния».

Средняя зарплата – 300 000 крон в год, это примерно $4000 в месяц. Минимальная пенсия, скажем, никогда не работавшей домохозяйки – примерно $1400 в месяц. Думаю, за пять лет подросли, как и во всем мире. Лечат бесплатно, а полную зарплату по больничному платят год. Причем из бюджета.

С другой стороны, норвежский социализм – отлаженная машина по изъятию и перераспределению денег.

Шарик мороженого на улице – $4, билет в метро отнюдь не лондонских масштабов (в городе полмиллиона жителей) – $5.

На трамвай – столько же. Экологическая картошечка на рынках по 300 рублей кило. 25% любой цены составляет НДС – самый высокий в мире.

Подоходный налог – прогрессивный, на среднюю зарплату около 30%, но есть те, кто отдает 55% и больше.

Нефтегазовая корпорация платит налог на прибыль в 70–80%, и она – о справедливость! – государственная.

На пенсию выходят в 67 лет, мужчины и женщины одинаково. Но если трудящийся в силу возраста, состояния здоровья или усталости не справляется с прежней нагрузкой, его переводят на более спокойную работу с сохранением зарплаты.

Норвежский писатель и публицист Петер Норман Воге рассказывал: многие приходят к врачам и говорят, что не могут работать – стресс, переутомление, болит голова.

И их признают нетрудоспособными.

В результате 10% населения трудоспособного возраста живет на пособия, пополняя ряды норвежского электората, осевшего в скандинавских пенсионерских колониях в Испании и Таиланде.

Государство тратит на них $7 млрд в год.

«У нас одинаковый с США доход на душу населения – тридцать с лишним тысяч долларов, но у американцев в пять раз больше бедных», – с гордостью рассказывал мне главный экономист Норвежской конфедерации профсоюзов, одного из столпов местного социализма.

Действительно, в Норвегии зарплата профессора или начальника всего на треть выше, чем у промышленного рабочего.

Норвежские бедняки: таксисты, продавцы супермаркетов, уборщицы – в два раза богаче американских бедняков. Зато и норвежские богачи в 20 раз беднее американских.

ШКОЛА БЕЗ ОЦЕНОК

Другой столп норвежского равенства – школа. Не потому, что бесплатная, – это само собой, а потому, что в ней не делают гениев и не наказывают отстающих.

«У них сдаешь работу, где в слове из трех букв – пять ошибок, учитель пишет в тетради «хорошо, молодец!», читать не умеешь в 12 лет – опять «хорошо молодец!», – возмущается Юля, человек с нашим педагогическим образованием. Она живет в Норвегии больше десяти лет, и ее дочь ходит в местную школу.

«Я от них добиваюсь, мне надо знать, как учится мой ребенок, а они – все своё: «Не хуже, чем все, все хорошо». Экзаменов и оценок нет до старших классов.

Вместо математики и инженерных специальностей студенты идут на то, что в Норвегии называют «специальностями самореализации»: науку о правильном питании, социальную и гендерную психологию, антропологию.

На физике в университете Осло училось всего четверо студентов, большинство пошло на психологию и театр. «Произошла деиндустриализация норвежского общества, оно больше не основано на труде, – горевал местный социолог.

Сервис медленный и ленивый, учатся долго, работать начинают поздно. Серьезных газет нет – только таблоиды или, как там еще говорят, «квалоиды» (прости, Господи), качественные таблоиды.

Карьерный рост – не среди главных жизненных приоритетов, милее мне домашний круг. Работаешь ты хорошо или плохо – все будет не хуже, чем у людей.

Упираешься в массу сограждан, как в облако веселящего инертного газа. Через это облако в штанах и юбках очень трудно пробиться – не потому, что оно оказывает сопротивление, а потому, что оно норовит вобрать в себя.

«Появилась лень как часть ментальности, – говорил мне профессор-антрополог из Осло Томас Эриксен. – Все знают: неважно, как ты работаешь, что ты умеешь, – всегда будет еда и жилье. Мы больше не соревнующееся общество». Интересно, чего он сам не физик.

РАЙСКИ СКУЧНО

«Во внутреннем диалоге современного городского жителя всегда в той или иной форме повторяются два паттерна. Первый такой – человек думает: Я добьюсь. Я достигну ! Я всем докажу! Я глотку перегрызу! Выколочу все деньги из этого сраного мира! А еще бывает так – человек думает: Я добился! Я доказал! Я глотку перегрыз.

Оба этих процесса попеременно захватывают сознание и могут рассматриваться как один и тот же мыслепоток, циклически меняющий направление» – учит молодого вампира Энлиль Маратович жизни в Москве.

В Норвегии этот цикл остановился. С точки зрения норвежцев, человек рождается в мир не для того, чтобы соревноваться с другими людьми.

А ведь конкуренция не только создает, она и сбрасывает напряжение, которое копится не снаружи, а изнутри — от несоответствия собственного хотения внешнему миру. Ведь нет же такого мира, который устраивал бы любое хотение.

Человек — такой поганец, что иногда ему хочется почувствовать себя лучше других, а здесь так не принято.

Самые сильные драмы как раз не там, где самая большая бедность, а там, где человек разогнул спину, оторвался от бесконечной борозды с бататом, бататом этим перекусил и огляделся вокруг.

А вокруг – другие люди, и они такие есть и сякие, и разные, и хочется кого полюбить, кого ненавидеть — просто так, за уши его оттопыренные, которые видеть не могу, и у того забор новый, а у другого кувшин глиняный расписной, а у того репа выросла больше всех – и дедка за репку, и бабка за дедку, Жучка за внучку, а все равно вытянуть не могут. Вот бы мне такую. Или лучше внучку, красавицу.

А она стихи пишет, и знать меня не хочет. И вот поеду на ярмарку, продам батата и проеду мимо с бубенцами. И она пожалеет. А, может быть, наоборот, все бросит – и ко мне. И будем жить долго и счастливо. И как бы еще подольше или вообще не умереть.

А с батата – раз, и взяли налог 50%, чтобы соседу тоже было на что бубенцы купить. И глядь – вон уже внучка не при репке, а с ним. Обидно.

Неконкурентное норвежское общество, вероятно, – высшее социальное достижение человечества. Но вот ученые-античники ломали головы, отчего так лихо рванула вперед любезная мне древнегреческая цивилизация, и ничего другого не придумали, кроме как то, что в основе ее была конкуренция свободных и относительно равноправных субъектов – граждан внутри полиса, полисов между собой и т.д.

Отсюда эллинская любовь ко всяким атлетическим играм на победителя и вообще всевозможным соревнованиям. Даже пьесы ставились в виде ежегодных театральных соревнований – как если бы у нас каждый спектакль участвовал в «Золотой Маске».

Достоевский полагал, что в социальном раю человек, пожалуй, взбесится со скуки. «Осыпьте его всеми земными благами, утопите в счастье совсем с головой..., дайте ему такое экономическое довольство, чтоб ему совсем уж ничего больше не оставалось делать, кроме как спать, кушать пряники и хлопотать о непрекращении всемирной истории, – так он вам и тут, человек-то, и тут, из одной неблагодарности мерзость сделает». Ну, собственно, вот и сделал.

Лесбосский тиран Фрасибул на вопрос сына, как лучше править людьми, вышел в поле и стал срывать все колоски, которые торчали над остальными. В Норвегии колоски срубают себя сами. Ну, или вытягивают слабые растения до общего уровня, что весьма гуманно.

А тут еще начали подтягивать по длине стебля и урожайности колоски с чужого поля, снабжают равным поливом и удобрением. Я узнал, что у меня есть огромная семья, и тропинка, и лесок, в поле каждый колосок. Кажется, Беринг собирается обличить в суде исламизацию Европы и марксизм. «Всех люблю на свете я», – прекрасно, когда сам до этого дошел, а когда заставляют – до ненависти один шаг.

ЛОХИ И ОВЦЫ

Убить одному 70 человек из стрелкового оружия – это в некотором смысле долгая и утомительная работа даже для офицера НКВД, который пускает в расход во дворе у нужника жертв со связанным за спиной руками. Тем более удивительно, как это удалось в лагере пусть безоружных, но свободных, молодых, крепких, спортивных людей, к тому же партийных, то есть сознательных, числом 650. Овцы понесли бы меньше потерь в борьбе с волком.

Иногда кажется, что норвежцы утратили качества, необходимые для выживания. В 2004 г. в Осло из музея среди бела дня украли главные картины главного художника страны Мунка. Оказавшийся свидетелем ограбления французский журналист с удивлением рассказывал, что в музее не было никаких средств электронной защиты, даже элементарной тревожной кнопки, а полиция приехала через 15 минут после того, как грабители уехали на машине.

В это воскресенье норвежские полицейские объяснялись, почему так долго добирались до острова, где Брейвик расстреливал молодежь. В губернском отделе полиции не нашлось подходящей лодки.

Когда в ту лодку, которая у них была, погрузили людей и снаряжение, она зачерпнула воду, и у нее заглох мотор. К тому же местные полицейские дожидались отряд спецназа из Осло. Отряд добирался 45 км на автомобиле, потому что единственный доступный вертолет находился еще в 60 км к югу от Осло. Полиция добиралась на остров час, через две минуты после того, как она высадилась, Брейвик прекратил стрельбу и сдался.

На размазней-норвежцев мы смотрим свысока. А вдруг это взгляд снизу? Так же свысока, а на самом деле снизу, смотрят на нас бесконечно борющиеся за выживание жители Индии, Мексики или Китая.

«Какие они в России странные. Пенсии по триста долларов, зажрались, у нас зарплаты в три раза меньше. Останавливаются на красный свет, когда можно проехать – смешные. Голубей кормят, вместо того чтобы поймать и съесть. Тем более уток в парках. Видят одиноко идущую женщину и не отбирают у нее сумку, а ведь там, может, деньги». С точки зрения жителей Кении или Ямайки мы тоже неприспособленные к жизни лохи. Но значит ли, что мы хуже?

Фраза из норвежского учебника истории. «В 1830-е годы усилилась активность крестьян в парламенте». В парламенте. В 1830-е. Крестьян. Пока этого не прочувствуешь, нам Норвегии не понять.

Мы твердим, что убивают от несправедливости.

Оказывается, от насилия и смерти нельзя защититься ни социальной системой, ни порядком, ни всеобщим равенством.

Но значит ли, что не надо и пытаться? От смерти не спасают таблетки и капельницы, но это не повод отменить медицину. Хотя проводить всю жизнь в коридорах поликлиник тоже не стоит...